Яростный грохот прорезал слух, рассёк надвое, как кинжалом, и пламя, и казалось, самого меня. И в то же время внутри, так глубоко, что я едва уловил это, пробудилось что-то вроде сотен тончайших шипов, пронзающих так стремительно, что не было боли, не было страха, ничего.
Ничего… кроме огня. Но не тёмно-багрового, что звал меня песней неодолимой красоты; тот уже побледнел и истончался, исчезал, растворяясь в дымном лиловом тумане, а грани изумруда впивались в него, разрывая в кроваво-чёрные лохмотья. Но другой, живущий во мне огонь молча и холодно продолжал вонзать в меня тонкие, белые, зеркально-стальные иглы. Сталь… и пламя… и ложь в глубине зеркал. Туман наваждения… дрёма.
Я коснулся пересохших губ и почувствовал густой солёный вкус крови. И тяжёлый, клубящийся по залу аромат… дрёма, и это уже не сравнение, а реальность. Как утратившие прозрачность зеркала, в глубине которых извивается тёмный и прекрасный огонь, как бокал в моей руке, целый, но без вина, забрызгавшего паркет и сапоги, мои и Каэрина… мой взгляд скользнул вверх, до ослепительно-острого блеска его совершенно не-сумрачных сейчас глаз. Я вернул капли вина в бокал почти импульсивно и внутренне встряхнулся, освобождаясь от остатков дрёмного наваждения.
Мой учитель стоял так близко, что наши плечи едва не соприкасались, но я ощущал вокруг него кинжальную остроту совершенно непроницаемого, хоть и незримого барьера чистой энергии Чар. Он весь был окутан силой, она не просто струилась из него — хлестала подобно гейзеру или извержению вулкана. Я не видел такого никогда. Я понятия не имел, что он так умеет. И его глаза пылали, как два костра, разожжённых внутри изумрудов. Если бы я не был так напуган во время испытания и не привык за последние дни жить с этим страхом, пропитавшим каждый мой вздох и завиток узора, то сейчас я мог бы потерять сознание от ужаса… и восторга.
А вэй’Брэйвин, Верховный Магистр Тефриана, стоял неподалёку, небрежно облокотясь на подобие фонтана, выполненное из живых, но куда более долговечных и ароматных цветов, чьи лепестки нежно шуршали, переливаясь всеми оттенками синевы, создавая убедительную иллюзию настоящего фонтана. Длинные изящные пальцы Верховного покручивали ножку бокала — совсем как я сам делал недавно, — и я подумал, что поспешил, считая фокус с камертоном своим личным открытием. Он изобрёл его задолго до меня, а может, это проскользнуло в моё кружево в миг, когда он поймал и подменил меня… когда я невольно заглянул в его суть — и с чем-то неясным в нём, бесконечно чуждым и тёмным, соединился.