— Мысль верная, — признал Иван Васильевич. — Но ведь много народу и покалечат... если эти молодые полки ты, Мишка, не возьмёшь под свою руку. «Стрельцы боярина Шуйского»! А? Как крепко звучит!
— Беру под свою руку! — поднялся Шуйский.
— Ну и сразу тогда бери их на содержание, — завеселел великий князь. — У тебя же доход растёт от продажи в Ганзу архангельского жемчуга, так что давай!
У Шуйского аж слёзы выкатились наружу. Видать, от ледяной водки:
— Великий государь? Как же так, а? Ведь в прогаре я останусь! Те ганзейские талеры велишь на вёдра да ковши крымскому хану перелить, другие пустишь небось на войсковые значки для молодых стрельцов... А мне как жить?
— Забыл я про твой убыток! — Иван Васильевич два мига подумал, кивнул Радагору. — Доставай бумагу и стило! Пиши: «Выдать безрасписочно Шуйскому пятнадцать пудов серебра старого Вавилонского чекана...» Написал? Дай подпишу. Вот так... Там, Шуйский, то серебро, которое я выменял вес на вес у купчины Копейкина за новгородскую виру. Вавилонское там серебро, деньги нашей Первой империи... Догуливайте, а я пойду. Завтра опять большое дело: уговорить старца Симона взять митрополичий посох вместо предателя Зосимы — это вам не Схарию утопить... Крепкий мужик!
— Государь! — удивился Шуйский. — Откуда Симон — и крепкий мужик? Ему за восемь десятков перевалило!
Иван Васильевич резнул кулаком по столу:
— Духом крепок Симон. Слово скажет, как копытом под дых...
Москва затворилась. Зима во весь мороз свою силу кажет, тут бы самый раз великий зимний торг разводить, а окрест Москвы встали военные заставы. Ни проехать ни пройти. Кто пытается по краям да по оврагам прокрасться к городу, того ловят и волокут на правёж к Радагору. А у того под рукой страшный кат Томила — всё расскажешь, даже чего и в мыслях не держал.
Да ведь, главное дело, кто состоит при охране дальних подступов к Москве? Ребятня молодая, стрелецкие огольцы! Старые стрельцы, говорят, весьма благодарили Государя за своих молодых сынов, за их воспитание — и все расходы взяли на свой кошт. Так Москва получила свирепое и бесконтрольное войско.
А с юга шалили крещёные данияровские татары. Поболее трёх тысяч конников встали серпом окрест Москвы да зимним постоем по деревням, по сёлам. Мужики тамошние взвыли. Ведь надо прокормить двух коней да одного татарина. А он, татарин, свиней не ест, ему барана подай или лошадь! Разорение!
И тогда пошли по Московской земле слухи, будто всё это разорение затеяно, дабы уберечься от тайных воров, коих напустил на Московию жид Схария. Тот, собака, всем закрутил головы чародейством под именем «Тора». Новгород из-за того чародейства пришлось сжечь, Казань разбить. А жид Схария спасся яко крыса и теперь тайно обитается в пределах Москвы и посадов, совращает попов менять порядок молитвенного строя... Зайдёт, говорят, в храм, тихонько плюнет в тёмный угол — и храму конец: тотчас тенёта ползут по стенам, накрывают святые иконы, а прихожан разбирает хвороба.