Думный дьяк проницательным взглядом посмотрел в глаза Шереметеву. Да, намек весьма прозрачен: не спасет он боярина, так тот его самого погубит. Придется с ним одну лямку тянуть, а не то… Страшный человек.
Между тем толпы народа, доведенного до крайней нищеты новыми пошлинами, осаждали Челобитный приказ в ожидании ответа на свое прошение. Увы, безрезультатно.
– Подите отсель, – ворчал тучный низенький дьяк, – не до вас царю-батюшке.
– А до кого ж? – возмущались люди.
– Боярам пособить он завсегда готов, а мы последние рубахи до дыр сносили, дык и ниче?!
– Никуда не уйдем, покудова государь грамоту не пришлет!
Но день за днем их ждал один и тот же ответ: нет ответа.
– Небось, забыл об нас самодержец по малолетству своему, – вздыхали одни.
– Аль Шереметев задурил царю голову да наплевал на наши чаяния, – кипели другие.
Обстановка накалялась.
– Боярам лишь бы свою деньгу не упустить, а до народа и делов нету.
– Неча ждать, робята, надобно в Кремль-город идти!
– Пожечь дворы бояр!
– Погодьте, други, царь обещался ответить непременно.
– Окстись, Макарка, уж которую седмицу ждем. Истинно сказывают, обманули его бояре.
– Пишите, мужички, еще челобитную, отнесем лично государю.
– Айда в Теремной дворец!
На том и порешили. Сочинили второе прошение, Платон Гусев, высунув от напряжения кончик языка, аккуратно вывел придуманный текст на грамотке, и двинулись в Кремль. По дороге разъясняли свои требования каждому встречному – торговцам и стрельцам, чернецам и ремесленникам, – и в результате многие присоединились к мятежной толпе. Были здесь и дворяне, под шумок надеющиеся вернуть потерянные во время Смуты блага, и купцы, задушенные налогами, и обнищавшие посадские, и церковники, радеющие за «исконную богобоязненность», и оголодавшие мужики, и крепостные. Кто-то тащил хоругви и иконы, кто-то – колья и бердыши. Разномастная толпа, шумя и колыхаясь, неумолимо приближалась к царскому дворцу.
Шереметев решительно двигался анфиладой комнат, толстые щеки его подпрыгивали на каждом шагу. Позади него шли четверо перепуганных бояр, пара окольничих и дьяков, дворцовая стража, челядь. Тут и там в углах крестились дородные тетки в темных одеждах.
– Пресвятая Богородица, помилуй нас, грешных.
– Святые угодники, чего ж деется-то…
– Ты, Федор Иваныч, уж замирись с ними, – задыхаясь от непривычно быстрой ходьбы, увещевал Мстиславский. – Бунт ведь…
– Пустое, – отмахнулся Шереметев. – Бьют челом, эка невидаль.
– За архимандритом-то послали?
– Без надобности покамест. Но государя пущай охраняют покрепче, мало ль чего.