Так состоялось церковное разделение, а точнее формальная фиксация давно очевидного. В действительности ничего общего между Москвой, с одной стороны, и Киевом с Вильно — с другой, не было, если вообще когда-либо существовало. Эта общность, к которой так любят апеллировать до сего дня, являлась геополитическим изобретением афонской партии, преследовавшей исключительно собственные интересы. Тогда из-за неприятия Москвы греческий проект «всея Руси» претворился лишь частично, однако предназначенные для Ватикана наработки не канули окончательно. В середине ХѴІІ века манящий образ киевской «матери-колыбели» получит новую жизнь.
2. Литовские инъекции в Московию
Регулярные посещения России стали практиковаться европейцами с начала ХѴІ века. Некоторые из иностранных дипломатов, торговцев, просто путешественников, побывавшие на Руси в течение этого столетия, оставили свои записки, воспоминания о пребывании в стране. Их труды хорошо известны и давно находятся в научном обороте: благодаря этим источникам мы можем узнать немало интересного. И наиболее ценным является — что неожиданно — взгляд на Московию как на не европейское, а типично восточное, азиатское государство, в чём едины практически все западные визитёры той поры. В первую очередь авторов поражало сходство местных жителей с татарами или турками. Начиная от одежд (как мужчин, так и женщин) и заканчивая обычаями и порядками. Это отмечалось С. Герберштейном, Д. Флетчером, де ла Нёвиллем, Дж. Горсеем, Р Ченслором и др. Причём указанная схожесть подчёркивалось настолько определённо, что будущим историкам нельзя было отмахнуться, «не заметить» соответствующих фрагментов.
В этом смысле дошедшие до нас описания доставляли им серьёзный дискомфорт. Так, В. О. Ключевский считал сравнения с турецким строем жизни явным преувеличением, даже некой предвзятостью со стороны иностранных «корреспондентов». С удвоенной энергией напоминал: мы имеем дело с подлинно христианской страной, правда не до конца избавившейся от чуждых нравов, привнесённых извне. По сути, подобными объяснениями, ставшими ритуальными, всё и ограничивалось. Официальная наука Российской империи не стремилась осваивать неудобные свидетельства, находясь в русле утверждённых свыше канонов.
То же происходило и в советскую эпоху, где со второй половины 1930-х годов поредевшие дореволюционные кадры вновь оказались на «коне», а с ними восторжествовали прежние взгляды, адаптированные под исторический материализм. В старом, знакомом формате продолжала нарабатываться фактура, уточнялись различные детали и т. д. Иного — как, например, выяснения подлинной природы московского государства — никто не требовал. С мёртвой точки дело сдвинулось лишь в постсоветский период, когда идеологический диктат канул в Лету, а изменившаяся обстановка располагала к пересмотру устоявшихся традиций. Проблема идентичности турецких, татарских и московских порядков оказалась в эпицентре ряда исследований. Наконец-то обнаружилось, насколько много у Московии и Оттоманской империи имелось общего: гораздо больше, чем считалось ранее.