Папа. Я закрыла глаза, представляя его образ — и испугалась, когда не сразу вспомнила черты его лица. Неужели двух недель достаточно, чтобы стереть внешность отца из памяти?.. Ну уж нет. Я восстановила внешность отца во внутреннем взоре с болезненной скрупулёзностью, потом то же самое сделала с матерью. С нею было легче — резко очерченные скулы, бледная кожа, немного вьющиеся чёрные волосы, которые унаследовала я. Родители стояли передо мной, пока я раскачивалась на границе сна и бодрствования, глядя на рдяное свечение костра сквозь закрытые веки. Я почувствовала, как в горле распухает комок. Вот они, рядом; но только до того, как я открою глаза. Где они на самом деле? Остались в том, светлом, мире? Или находятся где-то там, в просторах тьмы, невообразимо далеко? А может… нет, это я страшилась даже предполагать.
Я открыла глаза, возвращаясь в действительность. Пора было перестать клевать носом и устроиться на ночлег по-настоящему. Свою порцию я давно слопала и сейчас терпеливо игнорировала истерику желудка. Запасы таяли с угрожающей скоростью; рюкзак был пуст уже более чем наполовину. Маяк стал ближе. Я была уверена, что при самом плохом раскладе до него осталось не более шестидесяти миль. Человека, оставившего записку в хижине, я не догнала, но была надежда, что долгожданная встреча состоится в ближайшем будущем. Может, завтра. А пока — спать.
Привычным движением я повернула рюкзак мягкой стороной к себе и приготовилась лечь. Дремота успела накрыть меня истомой, так что я действовала наполовину на автомате. Поэтому, когда я увидела маленькое существо, наблюдающее за мной с почтительного расстояния, то отреагировала не сразу. Уже кладя голову на рюкзак, вдруг опомнилась — и резко присела. Зверёк никуда не делся. Он продолжал сидеть на задних лапах, демонстрируя светлую шерсть на брюшке. Глазки-пуговки любопытно поблескивали. Бельчонок. Как и волк, страх у него притупился под позывными голода.
Мы изучали друг друга долго, прежде чем я решилась медленно поднять руку и поманить зверька к себе. На что я рассчитывала, неизвестно: жест испугал бельчонка, он резво отбежал на самый край дороги. Но всё-таки не убежал: оглянулся и уселся, настороженно вздрагивая. Остроконечные ушки стояли торчком.
— Не бойся, — сказала я, отчаянно не желая упускать маленького визитёра. — Иди сюда. Хочешь есть?
Неспешным движением я подняла рюкзак и положила себе на колени, ощущая возросшее напряжение бельчонка. Стараясь, чтобы замок-молния не жужжал, я открыла рюкзак и достала оттуда маленький кусок хлеба. Рот немедленно наполнился слюной. Сглотнув слюну, я оторвала от краешка хлеба солидный кусок и протянула ладонь вперёд. Зверёк не сдвинулся, но явно почуял запах. Я бросила хлеб на землю футах в двенадцати от себя и стала ждать. Понятия не имела, чем питаются белки (вроде бы орешками, но, может, это наивные детские представления?), однако этот представитель славной семьи был на краю голодной смерти. Всего один взгляд, брошенный на него, давал это понять. Что возобладает в зверьке — боязнь перед незнакомым существом или голод? Я ждала.