Атанияз вернулся, сел с тяжелым достоинством. Вслед за ним вошел молодой парень, не поднимая глаз, расстелил сачак, поставил деревянную миску ароматного жирного супа, положил на углу горку свежего, только что из тамдыра, чурека.
Почерневшая от времени миска и ложки, потертые и зализанные до седого тусклого блеска, вызвали у Бахрама внезапно нахлынувшее отвратное чувство. Он вдруг с почти физической острой болью понял, что ему до тошноты надоела эта жизнь в закопченных юртах, среди нечистоплотных, привыкших к грязи людей, посреди глухой степи. И только выдержка и боязнь потерять все то, что с таким трудом приобрел он здесь благодаря хитросплетениям, помогали Бахраму сохранять внешнее спокойствие. Подобрав рукав, он зачерпнул ложкой жирную похлебку, поднес к губам, держа снизу кусок чурека, чтобы не капнуть, отхлебнул, обжигаясь. Посмотрев на чавкающего Атанияза, сказал учтиво:
— Я знаю, вы строго соблюдаете шариат[27], бай-ага. Но ведь есть еще и ковахат[28], развивающийся вместе с жизнью. Мы все чтим религию, и в то же время позволяем себе маленькие вольности, чтобы не прослыть отсталыми. В нашей стране принято перед обедом выпить немного шерапа[29] — для аппетита. Я позволю себе в вашем присутствии, уважаемый бай-ага…
Бахрам, выпрямив спину, достал из кармана бутыль и поставил на сачак. Спросил, выжидательно глядя на хозяина:
— А может, и вы, бай-ага?
В другое время Атанияз оскорбительно возмутился бы — ему, истому мусульманину, предлагают зелье шайтана! Может, даже ударил бы в гневе. Но перед ним был Бахрам, человек, от которого зависело будущее. И бай смолчал. Даже попробовал свести все к шутке.
— Хей, негодник! — сказал он беззлобно. — Нынешняя молодежь совсем не похожа на прежнюю. Ладно, пей на здоровье.
Он разломил теплую лепешку надвое, сложил кусок трубочкой и, макнув в жирный суп, осторожно понес ко рту, уже не обращая на гостя внимания.
А Бахрам налил в пиалу, закупорил бутылку, чтобы не разлилась невзначай, сказал искренне:
— За здоровье твоих миллионов, бай-ага! Чтобы благополучно миновали границу!
— Пусть аллах услышит тебя, — с полным ртом отозвался Атанияз.
Бахрам стал хлебать суп, заедая чуреком с белыми блестками застывшего жира на желтой корочке. Хмель заиграл в голове.
— Бай-ага, — с хрипотцой сказал Бахрам, второй раз наполняя пиалу, — у человека есть еще сокровище, которое дороже всех остальных, — это родное дитя. За здоровье твоей прекрасной дочери!
Атанияз бросил на него пронзительный взгляд из-под клочковатых густых бровей.
— Дай бог!
Пот обильно катился по красному лицу Бахрама, но жара почему-то не казалась ему такой нестерпимой. Утираясь платком, он думал о том, что в конце концов можно и здесь жить, надо только проще смотреть на вещи.