Наевшись, они сотворили послеобеденную молитву. Атанияз прилег, сытно рыгая и прислушиваясь к урчанию в отяжелевшем животе. От жары и обильной жирной пищи он разомлел, стал дремать.
Бахрам вышел из юрты, подставил разгоряченное лицо степному ветерку. Внутри все горело, и ему захотелось остудиться чалом[30]. Он откинул кошму на соседней юрте, со света сразу не мог разглядеть, кто там есть, и шагнул за порог. Из глубины юрты на него смотрели большие трепетные глаза Зибы. Она была одна здесь, и у Бахрама на мгновение мелькнула шальная мысль — схватить ее сейчас, вскочить на коня и умчать куда глаза глядят, чтобы потом в тиши ласкать налитое, нетронутое девичье тело, любить ее до одури, до изнеможения.
А глаза Зибы все смотрели на него — были в них и внезапный страх, и любопытство, и стыдливость. Под ее взглядом Бахрам медленно, как после тяжелого сна, трезвел, обретая прежнюю рассудочность.
— Как поживаешь, Зиба? — спросил он со спокойной вежливостью.
— Спасибо, хорошо, — тихо ответила она и опустила глаза к рукоделью, которым занималась до прихода гостя.
"Она чертовски хороша!" — с волнением подумал Бахрам, жадным взглядом ощупывая ее лицо, шею, руки, крутые бедра, угадываемые под просторным платьем. Хмель снова ударил в голову.
— Зиба… Когда я увидел тебя, то подумал, что это сама луна спустилась на землю.
Зиба смутилась и еще ниже склонилась к рукоделью.
Чьи-то шаги послышались за войлочной стеной. Бахрам сказал:
— Я пришел попросить у твоей матери пиалку чала…
Зиба быстро поднялась.
— Мама пошла в юрту брата, — проговорила она, не глядя на гостя. — Если хотите, я сама налью вам.
Снаружи все стихло, и это успокоило Бахрама.
— О, конечно! — воскликнул он. — Чал из твоих рук будет втройне вкусней!
Бахрам знал, что красив, пользовался успехом у женщин, и равнодушие Зибы задело его, что говорится, за живое.
Зиба налила ему из кувшина полную пиалу и поднесла на тонких пальцах, низко опустив голову, — он увидел близко замысловатый узор ее тюбетейки, вышивку на узком вороте платья и розовые ушки меж смоляных кос.
Бахрам осторожно взял из ее рук пиалу и стал жадно пить, с удовольствием ощущая губами и щеками прохладу кисловатой жидкости. Оторвавшись, чтобы перевести дух, он мельком посмотрел на девушку, которая смиренно стояла рядом, уставившись в пол. Нежные ее щеки пунцовели под нескромным взглядом малознакомого мужчины. Она уловила дурной, тошнотворный запах, долетевший, когда Бахрам выдохнул, отстранив на минуту пиалу и вытерев ладонью побелевшие от чала тонкие, щегольские усики, — и не поняла, что это такое.