– Д-да, матушка, мы так и написали… – Людовик протянул матери обращение к Папе. – В-в самом скорейшем времени.
– И никаких Корсини! – заявила королева. Глаза ее сверкали, а голос мог соперничать с пушками Монпелье. – Епископ Люсонский – лучший из слуг, сын мой! Пора ему обрести свою Рахиль.
Людовик потупился: «А что будет с Лией?». По его мнению, матушка сама копала себе яму, возвышая фаворита до такой степени, что переставала быть ему необходимой. Но свое мнение о Ришелье король оставил при себе.
В Лионе Арман не находил себе места. Он писал по два десятка писем в день – курьеры безостановочно сновали между Лионом, Парижем и Вальтеллиной, до полусмерти напугал откупщиков, в делах которых Клод Бутийе нашел нарушения – но ничего не помогало. В груди словно жгло огнем – он списывал это на катар желудка, но сновидения являли другую причину его неистовства. Не желая в очередной раз видеть во сне Марию Медичи в объятиях Рубенса, он решил вовсе перестать спать, устраивая одну ночную попойку за другой.
– Вот скажи, Клод, почему женщины столь вероломны? – в сотый раз вопрошал он, стуча кулаком по столу. – Каждая – порождение ехидны!
– Арман… – большие кроткие глаза Клода полны тревоги. Пальцы крутят пуговицу. – Ты преувеличиваешь. Помнишь, как я получил подметное письмо?
– А это не письмо. Это и-зо-бра-же-ни-е! – при воспоминании о пухлой, с ямочками, руке Марии – то есть Андромеды – стыдливо прикрывающей лобок, Армана подбросило на стуле. – Лучше, как говорится, один раз увидеть…
– Да это же Рубенс! У него на всех полотнах голые женщины. Блондинки. Что ж теперь – из-за каждой картины неистов… ствов… – Клод выпил не больше Армана, но голова у него была отнюдь не такая крепкая. – В общем, не стоит он того. Одно слово – ху… художник!
– Любви утехи длятся краткий миг… – внес свою лепту Рошфор, перебирая струны. – Любви страданья длятся век предлинный…
– Вот-вот! – подхватил Клод. – Какие ваши годы? Помиритесь еще.
– Я? Никогда! – запротестовал Арман. – Хватит с меня женщин! Или бабы, или дело!
– Тоже верно, – крякнул Жюссак у дверей. – Хороший тост.
– Превосходный, – мурлыкнул Рошфор, необыкновенно чему-то обрадовавшийся. – Наливайте, мсье.
Клод занес над сдвинутыми бокалами горлышко новой бутылки, но разлить не успел: снизу послышался грохот. Кто-то стучал в дверь, словно в набатный колокол.
Миновав насторожившегося Жюссака, Клод взял свечу и пошел вниз. Рошфор следовал за ним, обнажив шпагу.
– Это Мишель Марийяк, интендант финансов! – раздался глуховатый голос. Клод кивнул лакею. Тот отворил дверь, и через порог торопливо шагнул седовласый вельможа со светлыми ястребиными глазами – советник королевы-матери.