оказался вполне действенным. Перелесов сам в течение нескольких мгновений наблюдал в трубе-кастрюле круглое солнце в абсолютно безоблачном джинсовом небе, золотисто-зелёную рябь морских волн, набегавших на девственно-чистый белый песок в тени огромных, как слоновьи уши, с тугими листьями кустов. Он как будто увидел истинный (не контейнерный) рай. Всё его существо рванулось в прекрасный исчезнувший мир, ему захотелось остаться там и умереть, но труба-кастрюля померкла, вернула его на набережную, где матерились землекопы, и махал ковшом экскаватор в котловане Театра Петра Фоменко.
Пра в авдотьевских чудо-очках сразу разглядела опухший глаз Перелесова, ловко вытащила из щеки пчелиное жало. «Надо же, пчела, я думала, подрался», — смочила марлю каким-то (на все случаи жизни) народным составом, приложила к лицу Перелесова. «Записался в общество пчеловодов, — криво улыбнулся он. — Выбрал профессию». «Молодец, — похвалила Пра. — Я читала в газете, что из-за этой, как её… мобильной связи пчёлы в России скоро передохнут». «Не все, — возразил Перелесов, — ещё жив Пчелиный король». «Он же Повелитель мух», — многозначительно посмотрела на Перелесова Пра. Он как раз читал тогда этот роман Уильяма Голдинга, оставляя книгу где попало. «Бери выше — Повелитель… жизни!» — Перелесову было легко разговаривать с Пра. Слова они могли произносить любые, но то, о чём они на самом деле говорили, находилось внутри этих необязательных слов. Откуда она знала про мух? Истина всегда подо льдом, как-то заметил Авдотьев, люди боятся провалиться, а потому не ходят. А вот Перелесов и Пра ходили и не проваливались. «Лучше бы он занимался очками», — вздохнула Пра.
Если Авдотьев сумел организовать насекомых, отчего ему и впрямь не осчастливить человечество, вернув ему… жизнь? Но разве все вокруг мёртвые, посмотрел в зеркало на заплывший глаз Перелесов. Народное снадобье хоть и не благоухало, но определённо помогало. Наверное, решил Перелесов, Авдотьев как-то по-другому понимает жизнь, не так как другие люди, хочет сдобрить её уже не народным, а каким-то собственного изготовления снадобьем.
К тому времени Перелесов стал опытным «кон-тейнеристом» и даже завёл себе постоянную подружку Элю, работавшую экспедитором на птицефабрике в Курской области. Эля в контейнерном деле была чем-то вроде вольноопределяющейся. Она сопровождала фуры с охлаждёнными цыплятами. Владельцы товара экономили на гостиницах и безопасности, поэтому ей приходилось ночевать в кабине с вооружёнными водилами. Эля легко и естественно втянулась в передвижную жизнь на набережной. Она сама походила на цыплёнка-передвижника — с длинными коленчатыми ногами и соломенным гребнем волос на подвижной шее. Эля вертела ею, как будто высматривала, кого бы клюнуть. Она часто смеялась и редко, в отличие от других представительниц девичьего контингента на набережной, грустила по пропащей жизни. Напротив, такая жизнь была ей, как вечно пьяному отцу Гекльберри Финна, спавшему на пляже под перевёрнутой лодкой, «по нутру». Она очень удивилась, когда Перелесов расплатился с ней по установленной контейнерной таксе. «Зачем? — спросила Эля. — Давай лучше сходим в кино или в кафе? Только я есть не хочу. Хочешь жареных цыплят? У нас много, и спирт „Рояль“ остался. Будешь?».