— Не ссорься, Егорка! Не для себя старается.
— Ерунда на постном масле! — Горбылев шагнул к жене, подхватил ее под мышки, усадил на телегу.
Марья Ниловна притянула мужа к себе, принялась гладить его спутанные волосы. Рука была мягкой, теплой.
— Не жалеешь ты меня, Егорка, ночуешь где зря. А я одна… Понимаешь, трудно мне… — По щеке Марьи Ниловны скользнула слезинка.
— Маша… — хотел что-то сказать он и не успел. Жена скрестила на тугой шее руки и закрыла рот горячими губами. В глазах Горбылева покачнулась роща, куда-то поплыл и исчез обрывистый берег оврага. Когда очнулся, то прежде всего встретился с любопытным взглядом Вороного. Горбылев даже покраснел.
— Довольно, Маша, увидят еще.
— Пусть смотрят. Ты не чужой мне!
У въезда в деревню тянулась изгородь. Она отделяла пахотную землю от выгона. У изгороди, положив сухие, жилистые руки на жердь, стоял Денис Прохорович Цыплаков. Низкорослый, кряжистый, с рыжей поседевшей бородой, он казался еще крепким, хотя ему перевалило за седьмой десяток. Прищуренными глазами старик следил, как у скотного двора доярки стоговали сено. Порой он переводил взгляд на воробьев, усевшихся на растрепанную крышу фермы, и тогда по лицу его проскальзывала усмешка.
Услышав сзади топот копыт и скрип телеги, Цыплаков принял одну руку с жерди, проверил, все ли застегнуты пуговицы, и снова стал смотреть на воробьев. И только лишь когда поравнялась с ним повозка, обернулся.
— Доброго здоровья, Денис Прохорович! — приветствовал его, остановив Вороного, Горбылев.
Цыплаков прикоснулся к козырьку, не проронив ни слова.
— Как думаешь, скоро начнем сеять?
Старик взглянул на небо, как бы смерил надвигающуюся серую тучу, наконец проговорил:
— Недельку-другую подержит еще.
— Н-да, ерунда получается! — Горбылев нахмурил брови. — Утренники траве ходу не дают. Скот кормить нечем.
Цыплаков, сдерживая усмешку, подмигнул на доярок, завершающих стог.
— А Кондрашка-то обскакал тебя. Хозяин!..
Горбылев не нашелся что ответить. Слова эти, словно ножом, ударили в сердце. Он огрел кнутом Вороного и помчался к деревне.