Два самолета пошли в новую, четвертую по счету, атаку со стороны кормы. Первый сбросил только одну бомбу, которая, взорвавшись между баржей и пароходом, перебила стальной буксир. Второй сбросил на палубу «Краснофлотца» несколько зажигалок. Искрясь и шипя, на носовой и кормовой палубах вспыхнули белые огни. К пламени бросились бойцы. В ход пошли песок, куски брезента, кто-то сгоряча к огню бросился с шинелью.
Самолеты ушли. На палубе стало тихо. Наступающую тишину пронзил звонкий девичий голос со стороны полубака:
— Ящики горя-ят!
К полубаку побежало несколько человек и первыми среди них — Можнов, старичок-механик Иван Матвеевич Рожнов и молодой кочегар Михаил Павлов. Яркое пламя с шипением лизало палубу, обвивало своими языками угол штабеля ящиков, где, размахивая полушубком, боролась с огнем Раиса.
Подбежавшие схватили верхние ящики, начали оттаскивать их в сторону. Угроза катастрофы миновала. Когда пущенная из брандспойта струя воды сбила с палубы последний огонь, на полубаке облегченно вздохнули.
К Раисе подошел один из командиров и, взяв ее за руку, взволнованно проговорил:
— Спасибо, девушка! О вашем геройском поступке не забудем!
Раиса ответила на пожатие и, показывая на Можнова, сказала:
— Я тут, пожалуй, ни при чем: если бы не Сергей Иванович, мне одной ничего бы не сделать. Он первый схватил горящий ящик и шинелью сбил огонь…
— Не я сбил, а Иван Матвеевич, — ища глазами старика-механика, ответил Можнов. — Я только шинель на ящик набросил, а на него со всего размаху налетел Иван Матвеевич, схватил ящик, точно в обнимку, и задушил шинелью огонь. Иван Матвеевич!
Старик не отозвался. Когда опасность миновала, он незаметно проскользнул в свою каюту. Грудь его горела. Он почувствовал нестерпимую боль еще в тот момент, когда прижал горящий ящик, но потом бросился к другим ящикам и о боли забыл.
В каюте Иван Матвеевич снял с себя куртку. Весь перед ее истлел. Сняв верхнюю рубашку, он испугался: серое полотно спереди было коричневым, словно к нему приложили громадный раскаленный утюг. Почти такого же цвета была и нижняя рубашка. Осторожно, закусив губу от боли, он снял и ее. Грудь была красной, с кое-где выступившими волдырями. Он долго смотрел на них и не сразу понял, что это следы металлических пуговиц его тужурки. Потом он понял и другое: своей грудью он затушил огонь горевшего ящика. Он понял, что в эту ночь сделал что-то большое и важное, — такое, что не делал ни разу в жизни.
* * *
Луч декабрьского солнца осторожно лег на край стола, зашевелился светлыми зайчиками на крышках коробочек, лежавших рядом. На «Краснофлотце» стояла торжественная тишина. Даже бойцы и командиры, занимавшиеся погрузкой, старались выполнять свое дело тихо и осторожно.