Под вечер приехал в монастырь Михайло Ларионович Воронцов с толстым пакетом для императрицы от Бестужева.
* * *
— Чего замолчала? Читай. Тебе говорю, что ли, читай, Маврутка, — сказала Елисавета очень тихо и потому страшно. — Да гляди, коли какое слово проглотишь, ох, клянусь Господом, так и пущу башмаком в рыло.
Когда императрица орала и сверкающая тарелка лица ее пунцовела, у Мавры Егоровны сердце не проваливалось, как в бездну; но когда тарелка делалась белой и говорить императрица начинала так тихо, что в трех шагах и слова не разберешь, тогда сердце у кузыны летело в тартарары.
— Читай.
Елисавета сидела на постели, обняв голую ногу, согнутую в колене, обеими руками; другой, правой ногой она, не переставая, ерзала по простыне.
— Ну?
— А которое ж, матушка ваше величество, теперь читать?
— Вот это, — и государыня ткнула пяткой в большой белый лист, отбившийся от вороха прочих шетардиевых писем, разобранных с цифири статским советником Голдбахом, чиновником из коллегии иностранных дел.
— К кому оно?
— К Амелоту, матушка.
— Читай, что красным подчерчено господином вице-канцлером.
— Слушаю, матушка-государыня, — и кузына принялась за огласку, водя глазами по крупным и длинным строкам: «Дабы о том, что в сердце царицыном делается, сказать или паче, когда бы ее суеверными предупредительными мненьями пользоваться, то всемерно и существительно потребно есть ее духовника и тех архиереев, которые синод сочиняют, подкупить».
— Ладно, кинь к стороне, — сказала Елисавета, не двигая глазами, белыми от злости.
Мавра Егоровна откинула.
— Это! — И Елисавета ткнула пяткой в другой лист. — Читай.
— Опять, матушка ваше величество, оттоле брать, что красным отчерчено?
— Оттоле.
— «Но пункт о низвержении вице-канцлера еще в состояние не приведен, однакож мы много от помоществования принцессы Цербстской надеемся…»
— Известно, — сказала Елисавета, — дуракам от дуры и помоществование. Умный-то не подаст. Ох, клянусь Господом, и будет немецкой дуре осадка. Читай.
— Под сим, матушка ваше величество, шетардиевым пассажем имеется Алексея Петровича подлинный ремарк.
— У господина вице-канцлера словеса-то липучи, как собачья слюна. Бери, стало, с середки.
— Слушаюсь, ваше величество, — и взяла с середки. —