И собою вполне довольная, дала рабе и кузыне целовать ручку.
«Тем-то и несносно невежество, — сказано у Платона, — что оно не будучи ни прекрасным, ни добрым, ни благоразумным, все-таки остается собою вполне довольным».
* * *
Порозовели листья берез.
Из-за бело-черных стволов словно вынырнул дьякон: в стихаре с посохом в руках и верхом на крупной черной кобыле.
«Конным бы гвардейцам так в седле сидеть», — заключил архимандрит Арсений Могилянский, потягиваясь на мягких подушках золотой кареты.
Шестернею нежирных лошадей, в цвет кареты и бороды и куполов монастырских, ехал архимандрит в баню.
В немногих шагах от кареты громыхал окованными колесами небольшой возок со всякою снедью и питиями.
Гладкий пол в бане был выстлан цветами и душистой травой.
На раскаленный камень плескали из шаек венгерским вином. От такого пара кость млела.
Взглянув на распахнутое окно в государской келье, архимандрит подумал: «Хорошо в бане с бабой мыться».
Березы шелестели розовыми листьями. Заснула Елисавета, отошедши сердцем, а когда после полудня продрала глаза — все было ей не мило. Такое случается.
— Тетушка в кипучем состоянии, — объявил Петр Федорович, келья которого притулилась по соседству с государской, — статс-дамам, значит, и фрейлинам нынче румяниться не придется.
Фике заинтересовалась: «Почему бы это?»
— А тетушка их всех сама подрумянит, — пояснил наследник, — отхлещет по щекам, ну и расцветут натуральные розаны.
— Вы зло шутите, ваше высочество.
— Да нет же! Я вовсе не шучу! Право, сестрица, сразу видно, что вы еще совсем недолго живете при дворе, самом блестящем в Европе.
— Ее величество присылала за мамой, когда еще к обедне звонили, — объявила Фике.
— Подрумянит, — сказал невозмутимо наследник. — Хотите, сестрица, я вам представлю, какое сейчас лицо у тетушки.
Он округлил глаза, раздул ноздри, раздул щеки и прикрыл верхнюю губу нижней.
— Боже мой, как вы похожи на государыню! — воскликнула Фике.
— А теперь смотрите, какое лицо у вашей мамы.
И он представил Иоганну-Елисавету с таким комическим сходством, что Фике, не выдержав, рассмеялась.
— А вот полюбуйтесь на господина Лестока, присутствующего при объяснении высоких дам.
Петр Федорович сделал пресмешную рожу. Первый лейб-медикус, неожиданно вошедший в келью, сразу же узнал себя в карикатуре.
«Проклятый шут!» — пробормотал оскорбленный доктор.
У Фике текли слезы от смеха.
Наследник, увидев Лестока, не счел нужным убрать с лица комическую маску.
Первому лейб-медику казалось, что он видит себя в зеркале из плохого стекла.
Фике поспешно вытерла слезы. «Ах, какая неосторожность! — досадовала она. — С этой минуты господин Лесток изменит ко мне свое отношение».