Елисавета назначила обручение на день Петра и Павла.
— А в канун чтоб девочка приняла православную греческую веру и святым миром была помазана.
Фике с чужого голоса, не понимая русских слов, как попугай, затвердила исповедание.
Постилась.
Крестной матерью была игуменья Новодевичьего монастыря, старуха с ястребиным клювом и с темными ногтями, под благословление которых приходили трепеща, чувствуя себя добычей — цыплятами, овцами. Ведьма стяжала славу подвижницы.
Вследствие удачных комедиальных упражнений, Фике так произнесла Символ веры, что вся церковь ревмя ревела: сенат, синод, генералитет, вельможи; не говоря уже о дамах, чьи слезы мы привыкли расценивать подешевле. Словом, русская нация, как Фике продолжала называть придворную толпу, была в восхищениях.
У императрицы таяло сердце.
Внук Петра Великого исподтишка хлопал в ладоши своей невесте.
Немка София-Августа-Фредерика стала Екатериной Алексеевной.
По окончании церемонии императрица подарила ей аграф и складень бриллиантовый, ценою в несколько сот тысяч рублей.
Один пуд говядины тогда в Москве стоил 12 копеек.
* * *
Вечером двор из Головинского деревянного дворца перебрался в Кремль.
29 июня состоялось обручение.
В Успенский собор Елисавета прошествовала в императорской мантии и в короне, обляпанной 2605 драгоценными камнями, среди которых, как открытая рана, багровел знаменитый рубин, купленный еще при Алексее Михайловиче у китайского богдыхана.
Рослые генерал-майоры, восемь их было, с тупыми лицами несли серебряный балдахин.
Елисавета жестоко потела под мантией.
«Спасибо еще балдахину, а то б совсем околела».
Разумовскому показалось, что у Лизы его задергалось плечо. «И! Беда! Не дай, Господи, чтоб грохнулась в падучей».
От родителя наследовала государыня болезнь.
Гвардейские полки стояли шпалерами, горя золотыми шарфами через правое плечо, золотыми темляками, золотыми эфесами, золотыми зубчатыми галунами на кафтанах по борту.
Кольца, надетые государыней на пальцы обручающимся, Иоганна-Елисавета назвала «настоящими маленькими чудовищами» в 50 000 экю.
Один пуд ветчины стоил в Москве 50 копеек.
Все московские колокола пели согласными голосами, когда епископ читал императорский указ, повелевающий Екатерину Алексеевну почитать великою княжною с титулом Ее Императорского Высочества.
После службы палили из пушек.
Вечером состоялся бал.
На ковре, у подножия трона, танцевали: императрица, великая княжна Екатерина Алексеевна, ее мать («Тьфу, на дуру») и принцесса гессенская. Всего четыре пары.
Английский посланник лорд Тироули, собою не весьма сановитый, танцевал на ковре у подножия трона.