Декабрьский мороз сделал жеребцов и кобыл похожими на большущих белых ежей: иглами стояла шерсть.
Императрица следовала в санях, имеющих внутри карточный стол, и отапливающихся, как дом, печкой.
Лошадей, падающих в снег с агонийным хрипом, заменяли другими из запасного табуна, скачущего за полозьями.
В стремительном войске Чингис-хана, чтобы не воровать у быстроты, за каждым всадником следовало 18 неоседланных коней. Чингис-хан торопился привести в повиновение 720 народов.
Елисавета, оттанцевав на маскарадах в Москве, торопилась в Петербург к кадрилям и «менуветам метаморфоз», где «мужск» пол, обряженный в юбки, как бы становился полом женским, а «женск» — мужеским, отчего высоким и стройным бабам была потеха, а жирным да коротким — в штанах-то! — слезы.
* * *
Утром в Твери Петр Федорович сообщил невесте, что «тетушка ночью проскакала».
Екатерина Алексеевна, взглянув на жениха, спросила с беспокойством:
— Хорошо ли вы себя чувствуете, ваше высочество?
— Я в России! — отвечал он, давая понять насмехательностью тона, что в проклятой стране этой иначе, как мерзейше чувствовать себя невозможно.
Но вид у жениха был еще хуже, чем всегда.
Брюммер сказал, что «его высочество с утра тошнит, верно в санях укачало, но для беспокойства тут не имеется места».
Петр Федорович пожаловался на головную боль.
— Впрочем, это от дурацкого колокольного звона. Какие-то ослы, черт возьми, поместили нас рядом с церковью. Предпочел бы кабак. Став монархом, прикажу повыдергать языки у всех колоколов. И добавил вполне неожиданно:
— А также у негодяев, поносящих прусского короля.
Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, вслед за императрицей, в кругу друзей обозвал Фридриха II«прусским шах-Надиром».
Пошли ложиться в сани — наследник ехал с Брюммером, Екатерина с матерью.
Дорога была в ухабах — качало, мотало.
И метель, как белый пожар.
И пылающие смоляные бочки.
Петр Федорович высовывал горячую голову за полог и рвал желчью в снег.
Смоляной огонь, казалось, протягивал дрожащие кровавые руки к длинной шее наследника российского престола.
Снег.
Рвота.
Пламя.
Желтые измученные глаза.
По немногим ступеням придорожного хотиловского дворца, что стоял на четырехсотой версте от Москвы, Петр Федорович едва-едва втащил ноги.
Не лег, а свалился в постель.
Екатерина, услыхав через стену, как жених ее лязгает зубами, встревожилась непритворно:
— Да что же это такое, что такое? Ах, ему плохо!
Просила:
— Пустите меня к нему, пустите!
— Сядьте, сударыня, — сказала будущая теща наследника престола, — успокойтесь, сударыня.
— Где доктор? Где Бургав? Бегите, бегите за Бургавом!