— Ах, сударь, я ничего не читала Платона, — посетовал философ в пятнадцать лет.
— Скажите-ка, сударыня, как часто вы открывали порядочную книгу со дня своего приезда в Россию?
Великая княгиня призналась, что «не открывала ни разу».
— Это ужасно! Вот что значит жить при невежественном дворе.
— Но если до конца быть откровенной, то и на родине, сударь, я читала не больше.
— Тем не менее — вы философ!
— Посоветуйте, пожалуйста, сударь, что прежде всего прочесть этому философу?
— То, что написано в моих глазах, — отвечал стокгольмский Демосфен.
Мы настаиваем на том, что даже незаурядные люди довольно пошловато говорят о чувствах, а умники — глупо объясняются в любви. Может быть, вообще, в подобных случаях не следует доверяться словам — этим второстепенным участникам сердечных побед и поражений.
Практическая Екатерина, приняв с жеманной благосклонностью тривиальную фразу, повторила свой вопрос:
— С каких же книг, сударь, мне следует начать порядочное чтение?
Граф Гюленборг без пылкости посоветовал ей раздобыть Плутархову «Жизнь знаменитых мужей» и господина Монтескье «Причины величия и упадка Римской республики».
В Петербурге тогда была одна книжная лавка.
— А также, сударыня, достойное сочинение «Жизнь Цицерона».
Граф откланялся.
Двумя страницами «Жизни Цицерона» Екатерина вполне насытилась. Плутарха в столице не оказалось. Монтескье в течение трех дней казался стоящим внимания. Тем не менее, в пятницу, задолго до зажигания свечей, усердная читательница сладко заснула на фразе «римляне праздности боялись больше, чем врагов».
Таким образом и господин Монтескье не явился помехой в занятиях великой княгини с господином Ланде, учителем танцевания.
— Приехали и дожидают ваше высочество в зале.
«Приехал! Приехал!» — Екатерина зажмурила глаза и крепко-крепко сжала саму себя в объятиях.
5 часов.
Февраль.
Петербург.
Зало холодное и полутемное. Почему-то государыня не приказала зажигать свечей.
Перед дверьми Екатерина остановилась, чтобы глотнуть воздуха.
Петр Федорович, с пышной руки одетый, ходил неспокойным шагом в темном углу.
Длинная шея, сгибающаяся как указательный палец, уронила на грудь голову, прикрытую громаднейшим париком.
Дверь скрипнула.
Жених вздернул лицо.
Так вот почему государыня не приказала зажигать свечей.
— Ах! — вырвалось у невесты.
— Я очень страшен вам? — жалким голосом спросил жених.
— Вы очень выросли, ваше высочество, — негромко ответила великая княгиня и постаралась улыбнуться.
Но сердце не так послушно, как губы.
— Поцелуйтесь же, дети, — обратилась умоляюще императрица, — вот и пришел пытанью вашему конец.