— Еще не воскрес, — зло ответила ей старуха на вопрос о короле.
— Что, налеталась? — спросил Сарычев, приехав ночевать на дачу, и порвал извлеченную из разложенного пасьянса даму-злодейку…
Теперь я понимаю, что, желая восстановить разрушенное, он пытался сделать это единственно для себя приемлемым способом: расчищая от живого, выкорчевывая душу, чтобы все… сначала…
Впрочем, ему казалось, что лишь жестокостью можно вывести Верочку из той прострации, в которой она бесспорно пребывала…
Ведь даже без усмешки — даму-злодейку на клочки…
И все-таки не получилось.
Может быть, помешал я? Мне очень хотелось как-нибудь намекнуть Дмитрию Борисовичу, что это я не отдал Верочку и теперь мы квиты с ним — добро за добро…
Я терся, жался, потом, воспользовавшись тем, что Верочка, пытаясь соединить порванную спираль электроплитки, не так это сделала, в кромешной тьме, посреди которой — между Вселенной и дачей — висела единственно съедобная в черной пустыне груша уличного фонаря, стал шептать Сарычеву, возившемуся с пробками, что это тот самый летчик^ который на зеленой «Победе» вез нас с мамой из Серебряного Бора до Москвы, и что мяч подкатился к ее ногам после сильного его паса…
Зажегся свет, Сарычев со ступенек стремянки молча смотрел на меня.
Продолжать не хотелось, вошла Верочка, я на всякий случай пару раз вильнул хвостом… она взяла со стола чайник вместе с подставкой и вышла, но я уже не возобновлял исповеди.
— Ты ей сказал? — спросил Дмитрий Борисович.
И, не дождавшись ответа, ушел в сад. Верочка принесла ужин, спросила, где Дмитрий Борисович, я мотнул головой на дверь. Она звала его; выйти в темноту боялась. Я выглянул наружу: все, что освещалось падавшим из окна косым квадратом света — серая трава, белесый мох, желтоватые изгибы вырвавшихся из земли корней — обрывалось во тьму, как в воду. Где-то там притаился человек, не отзывавшийся на наши оклики…
Я обернулся, ища спасения от охватившего меня ужаса в том, чтобы передать его другому.
— А вдруг он убил… себя?!
— Кто?! — всплеснув голосом, спросила Верочка.
Я понял, что думает она только о летчике…
Осторожно, ощупывая ногой землю, я двинулся по участку; глаза мои с трудом привыкали к темноте, но, и не глядя, я чувствовал, что Дмитрия Борисовича здесь нет…
Калитка была открыта, я вышел на улицу и, постояв мгновенье, неожиданно понял, что Сарычев может быть лишь на ТОМ месте…
Он, действительно, сидел неподалеку от пляжной переодевалки. У воды маячили тени, два огонька, стекавших по течению, вспыхивали разом и разом гасли, лодки не было видно, шуршала газета, зацепившаяся за ножку скамейки: ночной, стелющийся по земле ветер то покидал ее, то снова уговаривал, надеясь утянуть к забору и уж там изорвать…