— А вот хотите, я вам прочитаю стихотворение Беранже! — пытался вмешаться князь.
Мне пришло в голову, что они просто пьяны и в опьянении забывают о роли интеллигентов, что прет наружу некое деревенское прошлое, когда, выпив, шли стенка на стенку, лишь бы выместить за силу растраченную, за боль и обиды, за собственную неправедность…
— Читай Беранже солдатам! — грубо оборвал Тверского Дмитрий Борисович.
Беранже?.. Откуда мне так знакомо это имя? И вдруг вспомнил: в «На дне» Горького кто-то из опустившихся читал «Беранжера»… Мне стало противно и смешно…
— Смотри, он еще ухмыляется! — вспылил Сарычев, который обычно меня и не замечал.
— Пожалуйста, оставьте в покое Игоря! — резким фальцетом сказал Иваша, отыскивая глазами удивительно довольную всем произошедшим Гапу.
— А он и так в полном покое! — словно сплевывая, бросил Сарычев.
Иваша с гневом и жалостью посмотрел на него и пошел звонить в правительственный гараж…
Я не уходил.
— Ох, много же ты на себя берешь — не надорвись, — волчьим взглядом вперился в Дмитрия Борисовича Чеховский.
— Беру, а не бегу, как Иваша, — крикнул стоящему в нескольких шагах от него Иваше Сарычев.
— Как вам не стыдно, — вдруг, чуть ли не впервые за все годы, вмешалась в разговор Гапа, — мы жили, как все, нас-то в чем упрекать — мы доносов не писали!
И тут наступило такое молчание, будто ожидался смертельный цирковой трюк.
— Я что ли писал? — тихо-тихо спросил Сарычев.
— Откуда мне знать, — громко ответила Гапа. — Вот вернутся — узнаем…
Верочка зарыдала.
— Нет, погодите, — начал было Тверской.
— Иваша! — перебив Тверского, крикнул Сарычев. — Давай, давай! На улице подождете, не простудитесь…
— А все-таки ты — сволочь, — словно придя после многочисленных опытов к определенному выводу, сказал Чеховский. — Ноги моей здесь больше не будет!
— Андрей, — Сарычев схватил его за руку, но тут же выпустил и принял неприступный вид.
— Игорек, — поймал меня Тверской, — вот послушай ты:
— Но склонны прихвостни к обману,
О, нам ли этого не знать —
Кто сапоги лизал тирану,
Ему же пятки стал кусать!..
Беранже, понял, о ком это он?
— Василий! — позвал его из передней Иваша. — Ты идешь?
— Ты понял, Игорек, скажи — понял?!
Гости ушли. Сарычев заперся в кабинете. Верочка добрела до спальни, света не зажгла.
Я стал убирать со стола: относил посуду на кухню, за окно выставил кое-что из еды… Но когда дело дошло до рюмок, какой-то бес попутал меня — оглядевшись по сторонам, хотя и знал, что никого нет, я взял со стола полную стопку и разом выпил; слегка поперхнувшись, взял с чьей-то тарелки соленый огурец, громко хрустя, съел и, уже не соображая, что делаю, допил за всеми недопитое… Через мгновенье я был сильно пьян. С темной головой добрался до постели и, рухнув, попытался остановить двинувшийся потолок… Меня тошнило, но пока я раздумывал, добегу ли до уборной, вдруг провалился в сон. Проснулся от безумной жажды: рот, нос — все набрякло, давило, жгло, я с трудом поднялся и, шатаясь, отправился на кухню выпить воды. На кухне горел свет, я открыл кран и, не в силах искать чашку, стал пить, обливаясь, прямо из крана. Меня опять стало тошнить. Я погасил свет на кухне, касаясь растопыренной пятерней стены, пошел к себе и вдруг заметил, что свет выбивается из-под дверей спальни. С пьяной решимостью я направился к Верочке. Что-то тянуло меня к ней, что-то связывало нас, хотя я был с ней строг и даже лишил ее столь сладостного для нее права купать меня. И в то же время с каждым месяцем, а может и неделей, я все чаще сидел с ней вечерами, мрачно поглядывая на нее, иногда орал, но не уходил. И теперь непонятная сила заставила меня, забыв о собственном позоре, приоткрыть дверь в освещенную спальню.