Ромусь подбросил щепу в костер, она громко затрещала, высокий язык пламени взвился над углями, и мы увидели партизана, который нервно вытирал протез о полу спецовки.
— Шафир умер, — сказал он неожиданно.
Ильдефонс Корсак задумчиво покивал головой.
— Он это носил за спиной. Собаки его боялись, а известно, что животное первое чует.
— Лежит один в доме. Никто не решается туда войти. Глувко уже звонил в город.
— Почему он умер? — с трудом выговорил я.
— Эх, вы, наверное, с луны свалились. Умер, потому что умер.
Ромусь оперся на локоть и снова стал водить палочкой над костром.
— Сколько раз я проходил мимо его окон и слышал кашель, такой кашель, что выдержать было невозможно. При людях-то он стеснялся, давился своим кашлем, но когда оставался один, то давал себе волю.
Ильдефонс Корсак, охнув, сел возле Ромуся, беззвучно что-то пробормотал и вытер усы.
— Интересно, где его похоронят?
— Ему все равно, это не его забота, — сказал партизан. — Кто здесь?
— Это я. — Мы узнали голос графа Паца.
— Сбежались, как воробьи на конские яблочки, — проворчал партизан. — Ночи боитесь?
Граф подошел к костру, достал обсыпанный пеплом уголек и, перебрасывая его из руки в руку, прикурил сигарету.
— Забыл купить спички, — сказал он. — Я вижу, вы уже готовитесь в путь?
Я думал, что он обращается к Ильдефонсу Корсаку, но он смотрел на меня поверх горящей сигареты.
— Да, я уезжаю послезавтра. Но как это случилось?
— Обыкновенно, — сказал партизан. — Ночью ветер вышиб стекло. Видно, он задыхался, вот и отворил окно. Баба увидела, сказала в лавке Регине, они обе взобрались на выступ стены и подняли вой.
Мы долго молчали, глядя на огонь, весело лижущий поленья. От жара костра у меня разгорелись щеки. Ромусь протяжно зевнул.
— Скажите мне, только честно, совершенно откровенно, — тихо обратился я к партизану, — вы верите, что Гунядый здесь живет?
— Кто? — спросил он, насторожившись.
— Живет ли Гунядый в Солецком бору.
— Гунядый?
— Вы отлично знаете, мы столько раз говорили.
— Не помню. Здесь столько всякого болтали за эти годы…
— Вы служили в его отряде.
— Я во многих бригадах служил. Даже не всех командиров смогу вспомнить.
— Но Гунядый? Ведь был здесь такой.
— Может и был. Однако давно, наверное, уехал, а может, его убили. Послушайте, сколько же это времени прошло с войны… Если бы не это полено, — он вытянул протез, — так я бы и сам не верил, что воевал.
Я дотронулся до плеча партизана. Он, не отрываясь, смотрел на костер.
— Он где-то здесь, — сказал я.
Ромусь бросил палочку в огонь. Снова брызнули искры и снова погасли у наших ног.