).
Тут, собственно, сказано главное: «Единая Россия» как партия Путина вбирает в себя все возможные нерадикальные политические идеологии. На поверхности это выглядит как объединение «правых» и «левых» и (в полном соответствии с идейными наработками Струве — Франка — Ильина) проведение разграничительной линии не между «левыми» и «правыми», а между умеренностью и радикализмом (все равно — «правым» или «левым»)[129]. То есть речь идет о либерально-консервативном консенсусе. На самом деле это был более сложный и более глубокий процесс, результаты которого даже сегодня проявились не до конца.
С одной стороны, в указанной идеологической экспансии был практический политический смысл, который, собственно, выражен в манифесте. Речь идет о достижении того самого согласия, о котором с момента своего прихода к власти говорил Путин как об условии возрождения России[130]. В статье «Россия на рубеже тысячелетий», уже не раз мной цитированной, Путин говорил: «Плодотворная созидательная работа, в которой так нуждается наше Отечество, невозможна в обществе, находящемся в состоянии раскола, внутренне разобщенном. В обществе, где основные социальные слои, политические силы придерживаются различных базовых ценностей и основополагающих идеологических ориентиров»[131]. Такое состояние Путин тут же следом определяет как революционное и вспоминает время после большевистского переворота в 1917 году, приведшего к гражданской войне, и революционные 90-е, которые тоже едва не сорвались в гражданскую войну.
Выход из такого положения был найден как раз с созданием «Единой России» как общенациональной партии с максимально широким набором на первый взгляд (и исторически) противоречивых и даже противоположных ценностей.
В этом замысле была реализована идея П. Струве, который в 20-е годы пытался именно на основе «духа соглашения и единения» объединить «правую» и «левую» русскую эмиграцию для возрождения России. Струве доказывал, что «в политике, так же как и в частной жизни, сила и твердость вовсе не в самодурстве и не в драчливости, а, наоборот, именно в способности уважать чужие мнения, чужую личность, чужое право и приходить с этим не моим мнением, не моим правом к какому-то разумному соглашению, какое всегда отыщется, как некая справедливость или правда»[132]. «Бывают случаи, — признает Струве, — когда невозможно достигнуть никакого соглашения, и тогда на чашку весов бросается меч в буквальном или фигуральном смысле слова. Но война и вражда не могут быть нормальным состоянием. Все “режимы” и все власти падают от неспособности к разумным и необходимым для них компромиссам, и никакие широкие политические движения не удаются, пока в них на той или иной основе не возобладает и не восторжествует дух соглашения»