* * *
После ужина я отправляюсь на позицию.
Все время стреляем из пистолетов крыс. Зажрали нас, проклятые! Ночью обгрызли гимнастерку Кравцова, съели у Овечкина подкладку на фуражке.
По утрам деревянными ведерками (Сахнов их смастерил) выносим из землянки натаявшую за ночь воду. Тоже беда.
На позициях мои ребята только и знают, что очищают траншеи от снега.
* * *
Сахнов согрел воды и сейчас правит бритву на моем кожаном ремне. Его ремень из брезента.
— Комроты будет бриться, завшивел, бедняга, — говорит озабоченно Сахнов. — Наголо придется обрить.
— Зачем же? — удивляюсь я. — Разве у нас в полку нет дезкамеры?
— Все есть. Только старшему лейтенанту это не поможет. На нем и вошь особенная поселилась — сплошь женского роду.
Я не понимаю его. Вошь есть вошь, какая еще там особенная? Но Сахнов для меня авторитет: говорит, — значит, знает. Он человек удивительный, все знает, хотя и был беспризорником, вором. В последний раз из тюрьмы вышел всего за месяц до войны. Искал работу, но тут его вызвали в военкомат и отправили в стройбат.
Мне вспомнилось, как я перевязывал ему рану в Мясном Бору.
— Рана зажила? — спрашиваю.
Он усмехается:
— Да вроде бы.
— Не мог после госпиталя в тылу остаться? Рана-то ведь серьезная…
— Мог, но куда бы я делся? Ни родителей у меня, ни жены… Толком не знаю, где и родился. — Он вздыхает, хмуро смотрит на меня. — Все, сынок, завязал я!..
— Что завязал? — не понимаю я.
— С прежним своим. Будет куролесить. Если выживу, после войны уеду на юг и стану виноград выращивать. Или парикмахером сделаюсь. Только виноград — оно лучше. Послаще…
* * *
Сахнов нашел общий язык с поваром и иногда приносит нам «добавки». Но больше, чем о других, он заботится о Путкарадзе. Избавил его от вшей, тех, что женского роду. Путкарадзе тоже очень хороший человек, мягкий добрый, заботливый.
Иван Овечкин сетует на свое обмундирование:
— Тыловики с иголочки одеваются, а нас в опорки да обноски обряжают.
У Овечкина золотые руки. Из ничего конфетку может сделать. Сшил нам фуражки, набил всем подковки на сапоги. По его проекту мы построили оборонительные сооружения, соединили их подземными ходами.
— Хватит, сколько отступали, — заявил он. — Сейчас надо зарыться поглубже в землю, чтобы потом успешно наступать.
Одно удручало Овечкина: в топографических картах бедняга ничего не смыслил.
— Видеть их не хочу. Что за чертовщина?! — жаловался он. — Кто только их придумал? Никак в них не разберусь.
Сегодня семнадцатое января. Уже двадцать дней, как мне исполнилось девятнадцать. Записи свои делаю химическим карандашом.