Метрах в ста пятидесяти стрекочет немецкий пулемет. Иду пригнувшись. Трассирующие пули так соблазнительно сверкают, что хочется приподняться и схватить одну из них на лету.
* * *
В первом блиндаже «аппендикса» шестеро солдат. У них один пулемет и миномет малого калибра. Пару минут поговорил с ребятами и ползком двинул к следующим огневым точкам.
Центральный блиндаж выглядит жалко. Солдаты, их здесь всего пятеро, как сельди в бочке. Небритые, усталые, все в копоти. Напялили на себя телогрейки, шинели, все, что было. Головы замотаны. Еле могут двинуться.
Встать во весь рост в этом блиндаже невозможно: крыша очень низко поставлена. И при этом совсем непрочная. Достаточно одной ничтожной мины, чтобы разнести ее ко всем чертям. Удивляюсь, как этот сержант и эти четверо солдат еще держатся. В таких условиях, под огнем противника, они превратились в ходячих призраков.
Тело убитого лейтенанта лежит на снежном валу. Уже закаменело от мороза.
— Почему не похоронили?
Сержант тяжело вздохнул:
— У нас их одиннадцать, убитых-то. Уложили вон.
Я подполз к этому «заграждению» из смерзшихся трупов, и мне стало не по себе. От всего, что я тут увидел.
Часовой притащил свой пулемет к телам убитых и лежит рядом. Так ведь недолго уснуть и замерзнуть. Я приказал ему подняться. Он недовольно пробурчал:
— Мигом пулю схлопочу. Я же высокий…
Но все же встал. Вид у него измученный. Муторно небось от соседства с мертвыми.
Я велел солдатам сложить из мерзлого снега стенку. Они удивились.
— Стенку из снега?
— Из мерзлого снега! — ответил я. — Шириной в метр. Такую никакая пуля не берет, знайте это. И возьмите себя в руки.
* * *
Возвели вокруг блиндажа стену: два метра на два — в высоту и в ширину. От работы согрелись, ожили. Ребята даже шинели поснимали.
Утром я приказал углубить блиндаж. И это мое распоряжение поначалу удивило солдат. Но приказ есть приказ.
Землю мы отрыли часа за два, она была довольно податливая, прогрелась от человеческого тепла. Я наконец-то встал во весь рост.
— Ну теперь и вы разогните спины. Ни на что это не похоже — жить согнувшись.
— Да, — сказал один солдат, — теперь могилка удобная…
— Могила тоже должна быть удобной.
В углу валялась помятая жестяная печь. Я слегка подправил ее, установил посреди блиндажа. Сержант заволновался:
— Немец увидит дым, в порошок нас сотрет.
Я сунул трубу в снежную стенку. Поначалу дым пошел обратно, но потом, видно пробив себе ход, растворился в снегу. В блиндаже стало тепло. Солдаты разделись, разулись, распрямились… Я нагрел в котелках воды, дал свою бритву и мыльницу, велел побриться.