Нас семнадцать человек, с оружием и боеприпасами. А сколько фашистов нас окружает, этого я пока определить не могу. Прижавшись подбородком к холодной гашетке пулемета, я всматриваюсь в снег, отдающий синевой. По нему движутся белые точки, как холмики катятся. Гитлеровцы в маскировочных халатах. Вспомнилась мама. Потом мне почудилось, будто подо мной шевелятся трупы захороненных нами одиннадцати солдат…
* * *
Вдруг прямо у себя под носом, метрах в тридцати, я увидел надвигающийся на меня сугроб. Потянулся за противотанковой гранатой, сорвал предохранитель и кинул ее. А следом тотчас нажал на гашетку и дал очередь. Начали стрелять и мои солдаты. Заработал миномет.
Завязался настоящий бой.
Преимущество пока на нашей стороне. Держим круговую оборону. Бьем, не жалея боеприпасов. Я понимаю, что артиллерия нас не очень-то решается обстреливать из страха зацепить своих. Нам только остается не дать фашистам поднять головы.
* * *
Бой длился пять-шесть часов. А может, и больше, точно не определишь, когда перед тобой смерть. Она времени не считает. И мы не считаем. Человек, пока жив, защищается.
Не чувствую ни холода, ни голода, даже курить не хочется. Только язык, как щетка, сухой. Я набираю в рот снегу.
Над вражескими позициями взвились в небо красная и две зеленые ракеты. Голову ломать не приходится, все ясно: это сигнал к отступлению. Я приказываю усилить огонь.
Окружавший нас противник мгновенно отошел. Замолчала и артиллерия. Я приказал своим уйти в блиндаж. Теперь враг сконцентрирует огонь на нас.
Наш минометчик не успел убрать свой «самовар». Парня убило первым же снарядом. Я взвалил его на спину и метнулся в блиндаж. Совсем рядом ударился осколок.
Началось…
* * *
Прижавшись друг к другу, сидим у печки.
Убитого минометчика я положил у двери. Мы все словно окаменели. На нас сыплется огневой шквал.
Земля дрожит. Если снаряд угодит в блиндаж, мы даже не успеем сообразить, что произошло.
Помкомвзвода, сержант, вдруг запел:
Напрасно старушка ждет сына домой,
Ей скажут, она зарыдает…
Песня за душу хватает. И мы все тоже начинаем подпевать сержанту, мерно покачиваясь, плечом к плечу. Это не песня, а стон замерзшей земли, вопль неба. Это выше человеческого разумения.
В ушах грохот разрывов. Жизнь наша сейчас целиком во власти случая. В минуту до пятидесяти снарядов обрушивается на наш пятачок. И если хоть один угодит в блиндаж…
Солдат один, самый молоденький, вдруг снял пилотку и начал неумело креститься:
— Господи, боже мой!
Нам, горемычным, нет и такого утешения — молитв мы не знаем никаких. Делать нечего, продолжаем петь. Заглушаем голос смерти, нависшей над нами.