Мой отец Цви Прейгерзон (Липовецкая-Прейгерзон) - страница 105
Выступление писателя Моше Шамира
>Моше Шамир
Уважаемая семья Прейгерзон, дамы и господа!
Здесь царит атмосфера взволнованности, и не случайно: я сказал бы, что этот вечер может стать и должен стать началом воскрешения мертвых. Дай Бог всем нам — и семье писателя, и ивритской литературе, и госпоже Хагит Гальперин, которая является литературным и научным двигателем всего этого, — чтобы произведения Цви Прейгерзона наконец влились в живой поток ивритской литературы.
Кажется, здесь еще не было упомянуто, что Цви Прейгерзон скончался 25 адара — 15 марта 1969 года, и в этом месяце исполнится 24 года со дня его смерти.
Я хотел бы посвятить отведенное мне время преимущественно тому, каким замечательным писателем был Цви Прейгерзон. Об этом уже говорили и до меня.
Он родился в 1900 году, в начале века. (Шленский научил нас выражению «сын века».) Я прочту несколько строчек из его рассказа (разумеется, автобиографического) «Мой первый круг»:
Первые дни мои в начале столетия протекли в местечке, очень кривом и выгнутом, круглый год облепленном грязью, пылью и, не дай Бог, снегом. Я ползал по грязи, пыли и снегу и видел в них свой мир. Душа народа тогда кипела в синагогах. По субботам, между дневной и вечерней молитвой, в хасидской молельне я впитывал еврейскую дрожь, которая навсегда отравила мою кровь… Ибо как раненое животное, охваченное смертной мукой, дрожит за своего детеныша, так дрожало за меня уходящее поколение, ревниво следя за каждым моим шагом.
Этих трех-четырех фраз достаточно, чтобы судить о Цви Прейгерзоне как о мировоззрении, как о трагическом человеческом состоянии, как о мастере языка и как о прекрасном писателе-реалисте.
Начнем с самого простого и само собой разумеющегося: о мастере языка. Аарон Мегед прекрасно подчеркнул в своем вступительном слове, что новаторство заключается не столько в изобретении искусственных слов, сколько в новых и свежих применениях существующих слов.
«В местечке, очень кривом и выгнутом, круглый год облепленном грязью, пылью и, не дай Бог, снегом» — обратите внимание, какой язык…
Описывая еврейскую историю своего поколения, Прейгерзон видит падение, видит смерть. Его поколение — раненое животное, которое предчувствует гибель и жалеет своего детеныша, и пытается дать ему всё, и что же оно дает ему? — «еврейскую дрожь, которая навсегда отравила мою кровь». То есть в еврейском наследии, впитавшемся в его кровь, есть какой-то яд, и при этом оно очень мощное, оно будет подталкивать его на какие-то действия, будет жить в нем — и все это содержится в словах «навсегда отравила мою кровь». Так он описывает свое начало.