Добавлю еще кое-что: когда поколение конца 60-х — начала 70-х годов (я вижу здесь немало людей, относящихся к этому поколению, и ваш покорный слуга тоже к нему принадлежит) — когда это поколение начало искать дорогу возвращения к еврейству, не в религиозном смысле, а в самом широком смысле слова, к цивилизации своего народа, то оно начало учить иврит и даже сам еврейский алфавит фактически с нуля, и к этим людям было буквально применимо выражение «не знали, как пишется алеф». По правде сказать, мы и не знали, что рядом с нами живет выдающийся ивритский писатель, который пишет свои произведения втайне от всех, и они печатаются в Израиле, и благодаря этим произведениям наши братья, живущие в Эрец-Исраэль, знают, что слово на иврите в СССР до сих пор живо. Из этого поколения 60-х годов я, возможно, был одним из первых и одним из немногих, кому выпала честь лично знать этого выдающегося писателя. Возможно, мне позволено будет поделиться одним воспоминанием — поскольку волосы у меня уже седые, то настало время для воспоминаний.
Это было в 1964 году. В Институте востоковедения при Академии наук, где я работал, состоялась конференция по семитологии. На эту конференцию, так сказать, контрабандой протащили секцию иврита, и я читал там доклад про идиш как субстрат современного иврита. Я, грешный, по своему обыкновению говорил слишком долго, а после доклада ко мне подошел немолодой человек и заговорил на иврите, причем сразу было заметно, что это не книжный древнееврейский язык, а самый что ни на есть современный иврит. Он употребил слово «мизрахан» («востоковед») и другие новообразованные ивритские слова и выражения. Это был Цви Плоткин, известный в Израиле под псевдонимом Ш. Шидрон и некоторыми другими псевдонимами. Он был одним из тех немногочисленных хранителей ивритской культуры в Советском Союзе, во главе которых стоял покойный Цви Прейгерзон
Плоткин и познакомил меня с Прейгерзоном возле центральной московской синагоги — не помню точно, когда это было, в 1965 или 1966 году. Их судили по одному и тому же делу, и в этом деле фигурировали еще два человека: с одним из них, Меиром Баазовым, я впоследствии тоже познакомился, а второго звали Ицхак Каганов, с ним я не знаком. Плоткин, Прейгерзон и Баазов часто встречались, и, по правде сказать, на первых встречах они относились ко мне с некоторым подозрением. Как это в советском академическом учреждении человек вдруг официально выступает с докладом об иврите? — что-то тут не так! Но постепенно они убедились, что всё «так».