Мой отец Цви Прейгерзон (Липовецкая-Прейгерзон) - страница 15
(«Дневник воспоминаний»)[4]
И далее:
Я жил в Одессе несколько лет, с 16-ти до 19-ти лет, там я стал юношей; там в годы войны и разрухи я приобрел все, что определяло мое еврейство. Я учился в 7-й гимназии, в еврейской консерватории, где А. Гордон учил меня теории музыки, а Левин — тот, что был в прошлом учителем Яши Хейфеца — учил меня играть на скрипке. Я дышал морским воздухом Одессы, купался, загорал, рос под ее небом. Звезды этого города светили мне ярким светом и пророчили светлое будущее. Бродская синагога, Иосеф Клаузнер, консерватория, журнал «Ха-Шилоах» — все это воспитывало меня в еврейском духе. Я посещал и спортивное общество «Маккаби». В Одессе я слышал выступления писателей Мордехая Спектора и Якова Фихмана, адвоката Оскара Грузенберга; видел актрис Эстер Рахиль Каминьскую в спектакле «Миреле Эфрос» и Клару Юнг в «Пупсике»; слушал еврейские народные песни в исполнении Изы Кремер. Это был мир моей юности, моего формирования. Все это живет во мне и по сей день…
>Цви играет на скрипке. 1919 г.
В Одессе Цви не просто повзрослел — в его мировоззрении произошли серьезные изменения. Позже он так напишет об этом:
В пятнадцать лет пришла ко мне, как всякому юнцу, пора критиканства. Начальные ценности рухнули, пролегла трещина, превратившаяся в глубокую пропасть, на долгие годы ставшая между мною и Богом. Ибо место религии заполнил сионизм.
(Рассказ «Мой первый круг»)
А вот еще один фрагмент из «Дневника воспоминаний», где отец пишет о своих беседах в лагере с заключенным из Одессы:
Внешне Школьник как будто мало чем выделялся среди окружающих, но манерой разговаривать, душевностью превосходил многих. У него была еврейская душа, он хорошо говорил на идише. Уроженец Одессы, он жил там с начала нашего века и еще помнил еврейские организации и учреждения того времени. Он, к примеру, хорошо знал кантора Минковского из Бродской синагоги, помнил его ритуальные песнопения. У нас даже возникли разногласия по поводу того, как надо петь молитву «Микдаш мелех ир мэлуха», которую пел Пинхас Минковский. Я помнил свой вариант, а Школьник меня стал убеждать, что эта молитва поется иначе. В ночной тишине, в заснеженной тундре, на дорожках между бараками Школьник напевал мне тихим голосом свой вариант молитвы.
Немало мы гуляли со Школьником среди холодных северных туманов. На огромной территории 1-го ОЛПа (отдел лагерного подразделения. — Н.Л.) мы искали малолюдные места и там предавались воспоминаниям об Одессе.
Мы расхаживаем со Школьником по лагерным дорожкам, окутанным северной мглой и снегом. И нам казалось, что в вышине, над нашими головами, сияет одесское небо…