Что ж, тот и впрямь не устоял, деньги принял, приказал раздеться и лечь на неудобном диванчике, обтянутом столь жестким коричневым трипом, что он и сквозь простынку кололся, однако удивляться Николаю Дмитриевичу все же пришлось, когда, закончив осмотр, Раух потребовал помочиться в склянку и накашлять в другую, а также извлек из проколотого шумиловского мизинца капельку крови. Потом доктор столь долго стучал ледяными, тонкими, очень белыми пальцами по всему телу Шумилова, по спине, по животу и по ребрам, слушал своей трубкой его грудь, сильно ее продавливая и щупая ледяными пальцами, что пациент начал дрожать от холода и едва не взмолился, чтобы ему дозволили одеться. Немец кивнул и вышел, взяв с собой склянки с накашлянным и мочой. Воротившись спустя час, казенным, словно под расписку выданным, тоном проговорил, что должен вернуть ему половину уплаченной суммы.
– Это что ж так? – изумился Николай Дмитриевич, а немец (он говорил на вполне пристойном русском языке) осведомил его, что полагает брать непорядочным деньги с человека, которому помочь не в силах.
– Это почему? – еще пуще удивился Николай Дмитриевич, подумав, что вот не зря он не хотел к сему Рауху идти: не способный оказался немец к лечению!
И тут Раух все тем же казенным тоном осведомил его, что причина никакая иная, кроме как тяжесть его, Николая Дмитриевича, хвори. Называется сия хворь – тут Раух разразился латынью, а когда у пациента стали круглые глаза, снизошел и объяснился по-русски:
– Вы, конечно, слышали о туберкулезе, который русские называют чахоткой? Легкие начинают разлагаться, человек выхаркивает их с кровавой мокротой. Однако туберкулезу могут быть подвержены не только легкие, но и другие части организма. Например, бывает туберкулез трахеи и бронхов. Установлено, что возможен костный туберкулез. У вас же, сударь, поражена этой заразой аналогичной болезнью мышца, которая заставляет двигаться одну из частей сердца[27].
Николай Дмитриевич по-прежнему ничего не понимал. Раух, скривив губы, сухо объяснил, что сердце Шумилова – главный механизм, который заставляет работать весь прочий органон, – отягощено некоей врожденной, то есть возникшей при появлении на свет, опухлостью и, пытаясь справляться не только с жизненными нагрузками, но и с хворью, износилось прежде времени, а потому трудиться далее отказывается. Припухлость же увеличилась и продолжает расти. И ведь не заменишь в сердце некие части на запасные – до таких хитростей лекари еще не додумались. Это как раз тот случай, когда им приходится, разведя руками, изречь фразу, которая звучит как смертный приговор: «Медицина здесь бессильна!» – и уйти восвояси, оставив пациента наедине с его болью и смертным страхом, который отныне застит ему весь мир.