занятого собственной прибылью, — отмечает Ги Рустан, — в мире политики есть аналог, а именно индивид, определяемый своими правами»
[123]. Вот почему гражданину все сложнее найти свое место в обществе, политически мыслимом по образцу саморегулирующегося рынка. Права, сведенные к простому каталогу желаний, выписанных в качестве множества потребностей, постоянно размножаются, и больше уже никто не ставит вопрос об их истинном основании. Эта инфляция прав соответствует тому, что Майкл Дж. Сэндел назвал «процедурной республикой», а также утверждению и закреплению фигуры «независимого индивидуалиста» (Фред Зигель)
[124].
Так в каком обществе мы теперь существуем — в том, которое «соблюдает права человека», или же в том, которое решило наделить правом все формы желания, «признать» все стили жизни, все способы существования, все предпочтения и ориентации, лишь бы они не слишком мешали предпочтениям и ориентациям соседей? Не ведет ли признание прав человека к узакониванию всех возможных склонностей?
Так или иначе, широкое распространение прав влечет их обесценивание. Симон Гойар–Фабр пишет: «Этот безграничный плюрализм порождает трагическое опустошение: опустошение юридическое, поскольку понятие права растворяется в бесконтрольном движении бесцельных требований; опустошение онтологическое, поскольку отказ человека от личной ответственности ради так называемой коллективной ответственности на деле порождает безответственность […]; опустошение аксиологическое, поскольку полная вседозволенность, являющаяся горизонтом безумного перепроизводства прав, содержит в себе зародыш перехода к крайностям, когда чрезмерность и невоздержанность вот–вот снесут насыпи, преграждающие путь нигилистическому потоку»[125].
Другое следствие, непосредственно связанное с утверждением индивида и его прав, состоит в необычайном росте могущества юридической сферы, которая теперь считается способной самостоятельно регулировать политическую жизнь и умиротворять общество. Токвиль говорил, что в США нет такого политического вопроса, который однажды не получил бы решения в качестве вопроса судебного. Такое положение дел постепенно распространилось и на все остальные западные страны, где полномочия судей постоянно расширяются, а социальные отношения все больше определяются в контексте права. «Политическое пространство становится попросту тем местом, в котором индивиды […], представляемые в качестве рациональных субъектов, движимых личным интересом, но не покушающихся на мораль, соглашаются подчинить свои требования процедуре судопроизводства, которую они считают справедливой»