Единственное, на что она надеялась, так это на то, что дома не будет отца — вечно пьяного, злого на весь белый свет, обиженного судьбой… Судьба же все чаще принимала в его больном воображении образы Виолетты и Любушки, точно так же, как раньше образ мамы. Теперь мамы не было в этом мире. Наверное, она там, на небесах, как говорит Асина мама. Держит Бога за руку. Или чай пьет с Ним… Впрочем, если верить папиной сестре, тете Кате, Бог не был добрым. Или — у каждого человека собственный Бог? Люба говорит, что он просто ко всем относится по-разному… Тетя Катя всегда ходила в платке и смотрела на девочек мрачно. Как будто они были очень виноваты перед ней и ее Богом. А Асина Света всегда улыбалась, и никто ни в чем не был виноват — ее Бог был веселым, добрым и отзывчивым. Светин Бог был всегда готов прийти на помощь.
Остановившись перед дверью, Виолетта подумала немного и обратилась именно к Светиному Богу с просьбой:
— Сделай так, чтобы его не было дома. А когда он придет, пусть бы мы с Любой уже спали. Хорошо, Господи?
Зажмурившись, она нажала на кнопку звонка. Прислушалась. За дверью было тихо — значит, его нет… Если бы он был дома, такой ор стоял бы, что чертям в аду тошно стало бы.
Потом раздались легкие шаги, дверь открылась, и Виолетта увидела свою старшую сестру Любу — высокую, худенькую девушку с огромными прозрачными глазами. Иногда Виолетте казалось, что эти зеленоватые глаза таят в своей глубине загадку всей жизни. Глаза у Любы были, правда, всегда грустными, и иногда Виолетта думала, что жизнь будет такой же грустной, как Любины глаза. Но чаще ей приходило в голову, что они именно сейчас отмучиваются за все свое будущее и, значит, их жизнь будет светлой и радостной. А чаще она вообще не думала о будущем — к чему? Пусть только настанет поскорее, какое угодно — лишь бы вырваться отсюда, из этой затхлой квартирки, из этого вонючего подъезда, из этого городка…
— Наконец-то, — обрадовалась Люба. — Я уж думала, за тобой идти придется… Ужинать будешь?
— А что на ужин? — деловито осведомилась Виолетта, уже предчувствуя ответ.
— Картошка жареная, — подтвердила ее опасения Люба. — Так ты будешь?
— Буду, — вздохнула Виолетта. — Куда я денусь?
И в самом деле — куда она пока денется?
Она прошла в их с Любой маленькую комнатку с единственным окном, заставленным геранью, заваленным книгами и Любиными пластинками.
На столе лежали новые рисунки: бледные, печальные лица — дети Любиного воображения — глядели на Виолетту кротко, с готовностью принять на свои плечи все на свете, лишь бы ей, Виолетте, жилось легче. Сердце сжалось от дурного предчувствия. Так было уже, а потом умерла мама.