— Савлий кугызай[19], зайдите-ка!
Она отперла дверь, пригласила всех в избу, концом своего старенького передника обмахнула лавки. Когда все уселись, кивнула Качырий на старика:
— Про Семенова у него спроси. Он знает. А я самовар поставлю.
Старик из-под седых кустистых бровей пытливо глянул на незнакомую женщину, зачем-то приподнял и снова надел картуз с надтреснутым, скрепленным тонкой проволокой, лакированным козырьком, полюбопытствовал:
— А вы откудова будете?
— Из города, — не желая вдаваться в подробности, коротко ответила Качырий.
— Так, так… Про Семенова хотите узнать? — заскорузлая, с бугристыми суставами ладонь его потянулась к небритой щеке, потерла седой ус. Голубые, чуток поблекшие глаза, не отрываясь, смотрели на Качырий, как будто старик прикидывал, стоит ли вести с ней серьезный разговор. — Скажу. Хороший человек. Два колхоза развалил. Два колхоза, а? Его бы под суд, но хороших людей не судят. Их на новую должность назначают. Во! Назначили. Председателем промартели. Сельхозартель, мол, развалил, неужто с промартелью не управишься? Управился, году не прошло — развалил. Ликвидировали. Под корень. Не Семенова, он — хороший человек, артель ликвидировали. Так… Теперь куда его? Под суд? Нельзя, обидится. А в «Чевер нур». Председателем. Опыта ему не занимать-стать. Вот так.
— Вместо одной кривой палки, другую такую же хотят всучить, — не выдержала одна из женщин.
— Еще хуже! — добавила другая.
Подошла хозяйка избы.
— Мы, как узнали, — обрадовались. А дядюшка Савлий говорит: «Погодите радоваться, сперва надо узнать, какой это человек». Неделю ходил, все разузнал.
— Я бы ни за что не сумела! — сказала соседка. — Уй, про чужого человека как будешь расспрашивать!
— Спрашивать не надо, — старик достал кисет, набил трубку. — Словечко-другое забрось, парод сам расскажет. А станешь спрашивать, правды не узнаешь.
— Из вас бы хороший разведчик вышел, — пошутила Качырий.
— А я и есть разведчик. Еще в гражданскую войну к белякам в тыл ходил, — дед Савлий выпустил клуб дыма, хитро прищурился. — Здоров был, что купеческий сыпок. По-русски хорошо знал. Когда пастушил в русской деревне, выучился.
Самовар вскипел. Тетка Матра собрала на стол, принялась угощать чаем.
За столом разговор снова пошел о колхозных делах.
Теперь больше говорили женщины, горячо, взволнованно, как о самом наболевшем. Дед Савлий согласно кивал головой, кое-где вставлял свое слово. Вдруг он в упор глянул на Качырий, спросил:
— Дочка, ты почему ничего не записываешь?
— Я?! А что… писать?
— Как что? Разве ты не из редакции?