— Ладно. Втерпеж срубили. А коли что — на ходу поправим. Не дом поставим, а терем-теремок. Только вот струмент у вас, работнички, ни теще ухват, ни черту кочерга. И топорища — что черенки лопат. — Углядеть успел и топоры мужиков. — И то ладно. С собой заберу на ночь, подправлю, кому и новые поставлю. А теперь поделимся давайте, кто на что гож. Вас тут вон сколь народу, неча стадом толпиться.
Разделились скоро: оно и поверху было видно, кто на что гож, Фролан и леспромхозовские Петры — и Федор Савельич с ними вызвался — за топоры. Михалу Пожарнику — печь закладывать: на то пожарник, да и ложил он печи, знали. Григория Федоровича в помощники к нему определили, а Сергею Ивановичу и Алексею за досками ехать в леспромхоз на Грушке и Воронце — половицы ворочать сила нужна. И бабам наговорили забот невпроворот. Варьке и Анюк, самым молодайкам, глину из Крутенького вражка таскать ведрами: «Да не по полному! Нечего надрываться, печь еще не горит». Марье Железиной обед готовить, а Оньке костер держать и Федьку присматривать: «В твоем положенье и то работа». Один Матвей Голованов недоволен остался разделом, хотелось ему тоже с людьми поработать весело, а Федор Савельич отослал его в обход по владеньям Воинова и Морозова: «Кордон кордоном, а про лес забывать не станем, и так оголили вон какой кусок…»
И пошло, и закипело на полянке! Дятлиной дробью повис перестук топоров и молотков, бабы перекликались по-лесному протяжно, костер потрескивал весело и струил дымок. Варька не успевала нарадоваться, как быстро рос ее дом, ее Дом, с ее уютом и счастьем. Что ни заход делали они с Анюк в Крутенький вражек — то нарастал кусок крыши, окно или дверь обрастали косяками, крыльцо вырастало стояками и первыми ступеньками. «По щучьему велению, по моему хотению…» — только и шептала Варька, возвращаясь с полным ведром глины, нарочно жмурила глаза, подходя к дому. Потом — раз! — быстро распахивала их — и готово: еще что-то да новое замечала на своем Доме. И снова как заклинание: «По щучьему велению, по моему хотению…»
Правда, целиком бригада сходилась не каждый день. Отец стал приезжать только после обеда — с утра отвозил молоко в Речное, зато привозил оттуда гвозди, стекла, дверные ручки, петли. Часто отлучалась и мать на колхозную работу, а Федор Савельич, объездчик дядя Матвей и Ваня Воинов — по своим лесным делам, но к вечеру обычно сходились все и работали дотемна. На пятые сутки сверкнули на солнце застекленные окна, труба поднялась над крышей, и закудрявился над ней первый дымок — дядя Михал заложил в печь пучок сухого хвороста: тягу проверить да просушить слегка. Дядя Фролан хотел подвесить на окна резные наличники — отец запротивился: красота-то красотой, да тепло важней будет по нашим зимушкам колючим, лучше ставни, оно надежней. И ставни появились — немудрено подузоренные, легкие. На глазах веселел дом, уже с полотенцами с лица и узорочьем по красным окнам… А когда встал на коньке крыши одноногий вертушок и зажужжал еле слышно, чутко угадывая ветерок, когда выступил наружу крылец на заталенных стойках да с крышкой в ажурной подвеске (из домашних запасов приволок Фролан подвеску, не поскупился), когда встали рядом с домом на дубовых столбах ворота с обвершкою — заиграл до жмури ярко не только весь новый кордонный застрой, но и вся полянка прикордонная засветилась, засмеялась приманно.