Раскаты (Захаров) - страница 90
А Варя с того часа словно окрылилась. И до того с лица ее не сходила улыбка, и до того легкой была походка, а тут непреходящим сияньем заполнились ее глаза, походка же стала прямо зайчоночье-девчоночьей — вприпрыжку. Песни-песенки не сходили с ее губ, все время мурлыкала что-нибудь, если не говорила с Федькой или Анюк. Даже новая, кажется, сложилась сама собой: «Ой, и выпало на долю счастье мне — я лечу по жизни словно по весне. На земле кругом одни цветы растут, лица у людей улыбками цветут…» И мотив у песенок был бойкий, в такт торопливым шагам, не то что раньше, когда все больше протяжные и грустные просились. Но уже забыла она и давнюю свою тоску-печаль, и вчерашние страхи большого и строгого лица деревни, и стало казаться ей, что впереди ждет ее одна светлынь-дорога, такая же, какая виделась позади, даже ярче и жарче, потому как люди все на земле очень-очень хорошие, только самой надо с ними всегда по-хорошему. Теперь понимала Варя, что прошлые горе-слезки ее были только излишками счастья, и душа мерла от будущих таких же слез, хотя ничего в завтра-послезавтрашнем она не видела наверное. Да и как могло быть по-другому, когда вдруг зацвела жизнь полными цветами и каждый новый день подносит ей какой-нибудь да подарок новый, яркий да жаркий! Нет, не прямые подарки навроде красивого полушалка с крупными красивыми цветами по черному полю — его поднес Федор Савельич, говоря, что прислала очень радая сыновьему «мама» Федькина мать, — нет, не они счастливили Варю. Куда острее трогали Варю те улыбки, которыми одаривали ее все работающие на кордоне (вот ей-богу, за целую неделю не было брошено на нее и одного взгляда без улыбки!), куда больше радовал дом, ее Дом, растущий без шуток по щучьему велению, по ее хотению, ни с чем не сравнимо счастливила Алешина любовь (с каждым днем нежнее становился он с ней — уж это ли не чувствовала она!), и дороже всех подарков было родительское прощенье ее безрассудно скорого и самовольного, как совсем поняла она теперь, замужества. Понимает она, еще как понимает обиду отца и матери, но еще больше любит их теперь за то, что и они ее понимают. Лучше нет подарка от жизни, чем когда тебя понимают…
Мысли эти приходили и уходили скоком, некогда было ей обдумывать те и другие подарки — она и впрямь еле успевала вбирать то, что так щедро взялась подносить жизнь, круто повернувшая на новую дорожку. Нежданно-негаданно, с легкой руки Федора Савельича, все стали называть Варю учителкой, но никто не знал, что на деле-то сама она училась ежечасно. Раньше казалось ей, что уж стирать да еду готовить и дела проще нет на свете, но увидела, как знатно обрабатывает Анюк вальком поношенное белье, как вдумчиво и старательно варит Онька простой суп, и поняла, что даже этого не умеет она пока как следует, что если глянуть на нее со стороны построже — не человек она еще, а совсем неумеха-ребенок, хотя и ростом дура-жердина и баба, глянь, уже замужняя. И спохватилась Варя: во все глаза смотреть начала, во все уши слушать. И не то было обидно, что старшие знают да умеют больше, — знала, что так природой положено, — а вот Алешки-муженька многознанье почему-то задевало. Почти одногодки ведь, но поди — он ни в чем не уступает мужикам: топором владеет как заправский плотник, в разговорах во многом даже поумнее смотрится, о лесных же делах даже с Федором Савельичем дерзит-спорит, ну, тут-то он и вправду много знает, в этом Варя убедилась. А Варька — во всем как теленок… Да ничего! Зато рьяной такой самовольной ученицы и на свете, наверно, не было: Варя прямо впитывала чужие знанья и уменье. Вот выпал как-то свободный денек, поразбежались мужики по срочным делам — в лесничество важный начальник приехал, мать с отцом в Речное поехали по срочные покупки, а леспромхозовские Петры решили семьи свои навестить, — и увязалась Варя в обход с Алешей. И чего только не узнала опять, чего только не уложила в память и сердце за быстрые полдня! И о лесе, и о лугах, и об отдельных деревьях и травках. Оказывается, имя красавицы черемухи (шли поймой в сторону Гарта, и черемуха стояла вокруг сплошняком) идет от неприглядного «черномуха», что зовут нашу черемуху по-научному опять же, как и ель, «обыкновенной», но часто «кистевой», а в народе просто-напросто «глотухой», что черемуховые ягоды — одно из лучших лекарств от десятков болезней, а не только от живота. А неприглядный на первый взгляд тысячелистник («Его тоже по-разному в разных местах называют: и кровавником, и порезной травой, и деревеем») — так вот тысячелистник, которым усеян, весь склон оврага и который мы топчем как сорную траву, — он из трав только разве подорожнику уступает. А подорожник — о-о! — это главный царь лекарственных трав. От живота и кашля, от зубной боли и нарывов, от порезов и укусов — все лечит этот главный царь. Правда, говорят, что зверобой лечит от девяноста девяти болезней, а девясил с его девятью волшебными силами чуть ли не от всех, но подорожник, ей-ей, будет посильнее их… Шел Алексей, посмеивался и как бы шутя знай сыпал имена трав, о которых Варя слыхивала где-то от кого-то — донник, валерьяна, белена, кислица — и о которых понятия не имела: вахта, астрагал, горец, дремлик, копытень… Рассказывал Алеша, показывал и в то же время успевал что-то записывать карандашиком в блокнот, отвечать на Варино «Чего ты там пишешь?» — «Отметил квартал на прореживание», «Здесь липа очень частая — можно разрешить заготовку зеленого корма для теляток»… Слушала Варя, таила смешную (и сама понимала) зависть и обиду неведомо на что и напрягалась из всех сил, чтобы намертво запомнить каждое слово своего умного муженька.