Тяжко, сумрачно или светло и счастливо живется женщине, — узнать нетрудно, ответ лежит на поверхности — в ее походке, жестах, лице, во всем облике. Пьяница муж, безденежье или ревность, несчастье в семье, болезнь, неудачные дети — и она никнет, как трава под ветром.
Но попробуйте обогреть женщину хоть малым теплом, заставить ее поверить, что она кому-то нужна и кто-то без нее не может, как тут же, на глазах, происходит чудесное превращение, на которое неспособен мужчина.
За годы Ларионовы научились без слов понимать друг друга; если что-то было не высказано, Ирина угадывала это даже скорее, чем он, при всей его хваленой мужской проницательности. Гораздо раньше замечала она и неуловимые для него на первых порах перемены, происходящие с детьми, которые росли и менялись, как растут и меняются все дети в мире.
Отпуск в этом году они, как всегда, взяли вместе, и Евгений Константинович в последний свой рабочий день вернулся домой под вечер из облсовпрофа, куда ходил разузнать насчет путевок.
— Ничего не вышло, — сказал он с порога. — Придется нам с тобой ехать дикарями.
Ирина Анатольевна как-то странно на него посмотрела.
— Что?
— Ты действительно хочешь ехать?
— А как же? В чем дело? Ты чего-то недоговариваешь…
— Пойдем на кухню.
— Где дети? — спросил он, садясь на табурет.
— Таня — на балконе, читает. Алеша — не знаю где. Ни записки не оставил, ни Танюшке ничего не сказал. С десяти часов его нет.
— В университете ему делать нечего, — рассеянно сказал Евгений Константинович. — Надо бы поговорить. Совсем дома не сидит…
— Вот-вот. Потому мне и не хочется никуда.
— Полно. Взрослый парень.
— Именно поэтому.
— Что ты хочешь сказать?
— Пока не знаю. Но, Женя, я что-то чувствую. Марико так изменилась, похорошела…
Он все еще не понимал, глядя на нее во все глаза. Лицо у нее было обеспокоенное.
— Постой, неужели ты думаешь?.. — он потер ладонью лоб, испугавшись своей догадки.
— Я не могу утверждать наверное, но…
— Да если что-нибудь, я с него шкуру спущу!
— Ничего ты не спустишь. И сам это прекрасно знаешь. Конечно, может, я зря паникую… но лучше нам остаться.
Он встал, подошел к открытому окну, достал сигарету.
— Только ради бога не волнуйся, — сказала она, потрепав его густую для пятидесятилетнего мужчины кудрявую шевелюру.
— Хорошенькое дело, — пробурчал он, пуская дым в окно. — Вот будет сюрприз, если ты окажешься права…
Он уже почти верил, что она не ошибается, и, представив себе последствия, уготованные ему шалопаем сыном, с трудом пытался утихомирить волну раздражения, накатившую так же внезапно, как бывало с ним два или три раза в минувшем году.