Одна из горничных старалась всеми силами принести в чувства престарелую маркизу д'Юрсель, поливая ее усердно свежей водой после того как все душистые воды были перепробованы без успеха. Укладывали в сундуки разбросанные по траве платья и драгоценные вещи, прилаживали порванные постромки. Кавалер де Лудеак поправил свой туалет и, притворяясь, что хромает, клялся, что не успокоится ни днем, ни ночью, пока не обрубит ушей разбойнику, который так жестоко повалил его с лошади.
Коклико опять призадумался, находя, что за это, право, не стоило бы так сильно сердиться.
Когда поезд тронулся снова в путь, с несколькими всадниками впереди, граф де Шиври сделал знак Монтестрюку и немного отстал. Этого никто не заметил, так как при выезде из долины опять въехали в тесное ущелье. Как только Гуго подъехал к нему, Цезарь сказал:
– Не угодно ли вам, граф, поговорит о серьезных вещах шутя, чтобы графиня де Монлюсон, если взглянет случайно в нашу сторону, не была ни удивлена, ни обеспокоена?
– Охотно, граф.
Лицо графа де Шиври озарилось веселой улыбкой.
– Вы не верите, надеюсь, всем этим знакам дружбы, что я вам так часто оказывал, чтоб угодить прихоти моей прекрасной кузины, но прихоти для меня весьма даже обидной? На самом деле, я вас ненавижу и вы, должно быть, питаете ко мне тоже самое чувство.
– От всего сердца, действительно; особенно теперь.
– Кроме того, вы сейчас произнесли такие слова, что я хоть и сделал вид, будто не обратил на них внимание, как бы следовало, но тем не менее не мог не расслышать, потому что я ведь не глух.
– Ни одного из них я не возьму назад и не изменю ни за что.
– Следовательно, любезный граф, – продолжал де Шиври, притворно смеясь, потому что в эту самую минуту головка кузины выглянула из окна кареты, – вы не удивитесь, если когда-нибудь я у вас попрошу начисто и поближе объяснения.
– Когда угодно! завтра, если хотите, или сегодня же вечером.
– Нет, ни сегодня и не завтра. Вы позволите мне самому выбрать час, который для меня будет удобней. Неужели вы забыли, что графиня де Монлюсон наложила на нас перемирие на три года?
– Разумеется, не забыл; я даже, несколько времени, имел наивность думать, сознаюсь в этом, что можно остаться друзьями, будучи соперниками.
– Вы тогда только что приехали из провинции, граф.
– Боже мой, да, граф! но с того времени я переменил мысли и думаю, что теперь мои чувства совершенно согласны с вашими.
– Вот это самое вам поможет понять, что я нарушу перемирие только в удобную для меня минуту, когда мне уже нечего будет щадить.
– Это только доказывает, что вы ставите осторожность выше других добродетелей.