Одна такая и впихивает перед собой в кабинет здоровенный, как бочка, казенный пылесос. В зубах беломорина, посвечивает золотой фиксой, фейс как топором сработан из темного дерева. Голос посажен до хрипоты.
— Вышла, что ли, Лизавета? — бесцеремонно разглядывает она меня.
— Похоже, что так.
— Ну и дел у нас натворилось. А? Но мы все… все бабы… были за тебя.
— Голосовали, что ли?
— Голоса — это все само пришло. Плакали мы за тебя. Очень. Потому как было тебя жалко до полной невыносимости. Так что ты на наших рыданиях взошла.
— А когда тут эти… Служивые приходят?
— А хрен их теперь разберет. Пусто как в барабане. Никто и на службу почти что не ходит. Один Степан печатью справки шлепает. Алевтина я. Ну, как бы бригадирша…
— Какая бригадирша?
Она включает пылесос и перекрикивает его во всю глотку:
— Да мы уж давно с бабами сговорились… крутиться не по отдельности, а своей командой. Мы-то в основном дворники. Дворовые. В подкрышные с улицы у нас попасть — это большая везуха.
— Подкрышные? Это в уборщицы, что ли?
— Технические работницы. При казне. Ну, тут в мэрии место никудышное — одни промокашки. Самое хлебное — это гостиница: там на одних бутылках жить можно. Буфет на вокзале… тоже ничего. А самое поганое — ментовка лыковская и детсад. Но мы все одно — половину навара сдаем в общий котел, чтобы по отдельности ноги не вытянуть.
— Да выключи ты эту штуку. — Та выключает пылесос. — Вот так-то лучше.
— И то дело. Слушай сюда. Раз ты уж на службе, я тебя в курс жизни ввести обязана, а то ты уже глупостей наделала!
— Я? Каких же?
— Ты из лохматовского лазарета через весь город пехом приплелась?
— Да.
— А зачем? Почему колеса не вызвала? Ты же теперь кто? Начальница! Руководящее звено! У тебя же в гараже казенная машина стоит. С Витькой-водилой. Щеколдиниха с нее не слезала. Так что ты бери его за шкирку. А то он на твоей казенке по ночам наших шалав в Москву на работу возит.
— Какую еще работу?
— На ту самую. Я их не осуждаю. Каждый крутится… как умеет.
— Скажите, пожалуйста, какая интересная у нас ночная жизнь в городе.
— Дневная тоже. Ты меня слушай. Другая тебе такого никогда не скажет.
Кажется, мне в первый раз здесь становится интересно:
— Где я еще прокололась?
— Да хотя бы вот тут! Чего это ты со мной лясы точишь? И допускаешь, что я тебя жизни учу? Ты мне кто теперь? О-го-го! А я тебе кто? Мышь серая. При швабре! Бояться тебя должны, понимаешь? Бояться!
— Зачем?
— Да какая ж это власть, если ее не боятся? Тебе ведь в минуту на голову сядут. Сюда только с одним и идут — дай! Ладно, сколько с нас-то брать будешь?