— О чем?!
— Да вы только представьте себе, Захар Ильич, какой простор для капитального строительства современных мест отсидки… И производств при них… А перспективы? Треть страны уже сидела, треть сидит, но ведь треть еще сядет?
— Ну, это ты губы раскатала, — ухмыляется он.
— Может быть, я и увлекаюсь, но ведь в конце концов речь идет о репутации России! Хочешь сидеть по-человечески, не покидая любимого отечества, — не жмись, построй себе камеру! Или даже тюрьму! Пока на свободе!
— Что ты мне лапшу на уши вешаешь, Басаргина?
Я распахиваю глаза в квадрат, демонстрируя крайнюю степень простодушной проникновенности:
— Но ведь я руководствуюсь заботой прежде всего лично о вас, Захар Ильич. Есть у меня предчувствие, что вам вот-вот понадобится персональная камера… И на очень долгие года. На вашем месте я бы начала строиться еще лет пять-семь назад…
— Пока на моем месте ты, а я не на твоем месте.
— Все проходит… Так чем обязана столь высоким визитом?
— А напиши-ка ты мне, Лизавета Юрьевна, на мое имя заявление.
— Какое еще?
— Обычное. Такому-то от такой-то… Прошу освободить меня от исполнения обязанностей мэра города Сомова, скажем… по состоянию здоровья.
— Я здорова.
— Пока… Завтра тебе здесь могут любой диагноз организовать.
— Так… Ну а если напишу?
— Завтра же будешь на свободе.
— А если не напишу?
— Тогда ты никогда не будешь на свободе.
Я смеюсь уже внаглую:
— Линяй, папашка.
— Что?!
— Я говорю — отвали.
Он разглядывает меня как-то странно, даже без особой обиды.
— Не пойму… Гадости мне в глаза говоришь… И даже глазом не моргнешь. Да еще улыбаешься… приятственно. Ну прямо Мальвина такая… Цветочек полевой…
— Какая есть.
— Просто интересно, что там у тебя в башку за такой компьютер засажен? Что ты там еще придумаешь?
— Господь не выдаст — свинья не съест. Проверено практикой, Захар Ильич.
— Ну было бы в тебе хоть что-то… женское… Другая бы из соплей не вылезала, рыдала бы, а тебе хоть бы хны!
Вот насчет женского — это он меня уел…
Прапорщица вносит чайник и стаканы в подстаканниках. Кочет ее отстраняет, выходя.
— Вы же чаю хотели.
— Спасибо, меня уже… напоили.
А я еще долго ломаю голову, зачем он ко мне приходил. И только через несколько дней мне предстоит понять — это он со мной прощался…
Глава одиннадцатая
ЗИНОВИЙ
В тот вечер на Сомово ложится первый снег…
Город светел и тих, как в детском сне.
Крупные хлопья медлено падают с небес.
Патрульный Ленчик, послав напарника за пивком, стоит на площади у своего ментовского «жигуля» и, сняв шапку и задрав голову, ловит снежинки губами.
Со стороны московской трассы, пофыркивая движком, выкатывается помятый, с битой фарой мотоцикл «судзуки». На нем восседает какой-то тип, в шерстяной маске с прорезями для глаз, собачьей меховушке, напяленной поверх драного свитера, в унтах. На багажнике рюкзак со спальником и притороченные рога северного оленя.