— Господи! И тебе приказано — ее в мэры? Ее?! Да она нас за одну Ритку с земли сотрет!
— Кто ж это нас с земли стирать собирается, дочечка? — невозмутимо осведомляется старик.
— А-а-а… Батя… Долго добираешься, папа.
— Так я ведь не вы. Это вы все больше на «мерседесах» да «поршах»… А я пешочком… Пешочком я…
— Да будет из себя клоуна корчить…
Максимыч очень долго достает старенькие очки из такого же дряхлого очечника, долго протирает стекла тряпочкой. Так он всегда делает, когда задумывается.
— Так… Ну раз сам Захар здесь, значит, припекло благодетеля. Ну и во что ты на этот раз влип, Захарушка?
— По-моему, это ты влип, Максимыч, — огрызается Кочет.
Милое личико Серафимы наливается кровью до лилово-бурачного цвета. Вскочив на ноги, она вопит яростно, с подвывом:
— Да хватит вам, мудилы! Мы влипли! Все!
Так оно было у всей этой своры или не совсем так — теперь один Господь знает…
Но вот то, что я поначалу абсолютно не представляла себе, что такое Щеколдин-дед, или Фрол Максимыч Щеколдин, сомнению не подлежит. Для меня он всегда был принадлежностью Сомова. Я еще в первый класс ходила, горбилась под ранцем с букварем, карандашами и ластиками, а старец этот уже был неизбежен на улицах, как скамейки садовые или фонари. Еще девчонкой я не выделяла его никак из череды городских пенсионеров-фронтовиков. Только по светлым дням, календарным датам, он менял свою задрипанную летнюю чесучу или осеннее линялое суконце на приличный костюм из синего бостона в полосочку, беретку — на непромятую парадную шляпу из зеленого велюра и суковатую клюку — на трость из полированного самшита. Он даже какие-то орденские планки таскал, впрочем, купить эти колодочки в Военторге при желании ни для кого не составляло труда.
У Фрола Максимыча было доброе, похожее на зависевшееся на ветке до осени забытое яблоко, личико в такую мелкую морщинку, но с бравым молоденьким румянцем на острых скулах. Зубы, однако, были не казенные, а собственные, крепкие, молодые. И он постоянно грыз ими фундучные орешки, которыми также постоянно были набиты его карманы. И любому дитяте, даже мне, он с ходу предлагал:
— Детка, орешка хошь?
Никто не знал, была ли у Щеколдина-деда Щеколдина-бабка, во всяком случае в нашем городе она не жила. Но все с уважением считали, что как отец Максимыч вне конкуренции.
На глазах у всех он поднимал дочек, Маргариту и Серафиму, нещадно гонял их за проколы в школе, заставляя держать планку только на «пятерках», потом отправил учиться дальше, Риту — на юридический в Ленинградский университет имени А. А. Жданова, а Симку — в какое-то финансово-банковское заведение.