Она была очень похожа на мудрую старушку.
Это было семейство москвичек Касаткиных — мама Люда и дочка Маша, о чем я узнала минут через пять.
У них были одинаковые рюкзачки и чемодан с притороченными ластами для плавания.
Мама курила, отгоняя ладонью дым, чтобы он не попадал на девочку.
— Ну и как тебе здесь, Маш? Нравится? — спросила она глуховато.
— Нормально.
— Смотри. А то запрыгнем опять в электричку — и дальше… Как абсолютно свободные девушки.
— А что там будет дальше? Мам?
— Не знаю.
— А тогда зачем дальше, мам?
— Тоже логично. Бросаем якоря?
— Бросаем. А где мы будем жить?
— Объявления на вокзале видела? Кто что сдает…
— А как нас папа здесь найдет?
Мама долго молчала, а потом усмехнулась криво:
— Захочет — найдет.
— Ну да! Он же не знает, что мы здесь. Вот вернется в Москву, домой. А нас и нету.
— Ну… Может быть, хотя бы раз в жизни задумается — почему нас нету…
— А… это ты его наказываешь?
— Пошли-ка крышу искать. Мудрая ты моя…
В общем-то, я зареклась совать нос в чужие проблемы, своих хватает. Но тут что-то меня толкнуло, и я возникла:
— Извините… Я так поняла, что вы квартиру снять собираетесь?
— На пару недель… Пока…
— Давайте ко мне. У меня тут домина… Волга в трех шагах… Пусто, в общем, как в Каракумах. Тихо слишком. А я привыкла, чтобы в доме ребенок. Там и игрушек Гришкиных — навалом, а играть некому. Он… в общем, уехал.
— Сын?
— Частично.
— Частично?
— Да я тебе потом все объясню.
— Сколько платить?
— Не знаю. Да, в общем, это неважно. Ну что, Маша? Потопали?
— Можно.
К вечеру мне уже казалось, что Касаткины у нас живут давно и прочно. Агриппине Ивановне тоже.
Она перестелила для девчонки Гришкину кроватку. И они на пару осваивали его игрушки.
Ну хоть что-то живое и детское — опять в нашем доме!
Людмила ушла в город — осваиваться…
Мы сидели с Ниной Васильевной и Лохматиком в дедовом кабинете, и я не без иронии рассказывала им, как прошла моя первая встреча с избирателями.
Неожиданно с треском разлетается стекло в окне на улицу. На пол падает, крутясь и источая дымок, какой-то граненый шарик величиной с яблоко из черного рифленого металла. Из него торчит короткая медная трубка. В трубке что-то шипит. Сильно завоняло горелой краской.
Я еще ни черта не понимала, но Лохматик с криком «Ложись!» прыгает со своего стула прямо через стол, сбив Нину Васильевну с кресла, и накрывает всем телом, подгребя под себя, эту хреновину. Нина Васильевна сидит на полу, закрыв голову руками.
Некоторое время мы молчим. Слышен только рев уносящегося по улице мотоцикла.
Но ничего не происходит.
Наконец бледный как мел Лохматое садится на полу, выкатывает из-под себя эту хрень и рассматривает гранату. Вынимает записку, которой обернут подкопченный запал.