, — то в ней должны быть и «глубинные преступные» структуры. Необычное исследование, сделанное Михаэлем Рохлицем из Высшей школы экономики в Москве, позволило увидеть явную корреляцию между использованием незаконных методов для захвата чужого бизнеса местными правительственными чиновниками и их успешным привлечением голосов в пользу Путина на выборах
[569]. Иными словами, вы делаете что-то хорошее для Кремля, а Кремль закрывает глаза на ваши делишки. Эти гибкие сети патронажа и взаимной заинтересованности, соединяющие в единое целое политических деятелей, правительственных чиновников, бизнесменов и «крестных отцов», очень сложно формализовать; к примеру, предположения о возможных связях Лужкова основаны на слухах и подозрениях — однако они, несомненно, существуют и играют свою роль в придании российской политике определенной формы. И тогда нам остается лишь вспоминать вечный трюизм о том, что государство — это самая большая банда среди всех.
«Ничего личного, только бизнес»
…От диких, варварских методов она переходит к цивилизованным, становится частью государственной машины и в какой-то мере способствует процветанию государства.
Криминолог Александр Гуров, 1996 год[570]
Как-то раз мне довелось беседовать с российским предпринимателем, который по заданию каких-то украинских бандитов из Донецка организовывал на рынке торговлю пиратскими компакт-дисками плохого качества. Когда я спросил, каково ему работается с представителями оргпреступности, он не задумываясь ответил: «Это всего лишь бизнес». Ключевая характеристика сегодняшней российской организованной преступности связана с масштабом и глубиной ее взаимопроникновения в законную (на первый взгляд) экономику. Невозможно отрицать существование серьезной проблемы, когда преступники контролируют финансовые, коммерческие и промышленные предприятия, влияют на государственные контракты и просто крадут чужие активы. Однако также невозможно четко рассчитать масштабы этого явления. Апокрифическое заявление о том, что организованная преступность контролировала в 1990-е годы «40 процентов российской экономики», возникает в одном источнике за другим, однако скорее только из-за отсутствия достоверных данных, подтверждающих обратное[571]. Это вопрос одновременно эпистемологический и онтологический: что означает «контролируется организованной преступностью» и как можно это доказать? Если миллион долларов был получен путем хищения, а затем реинвестирован в легальный бизнес, то можно ли считать доходы от такого бизнеса «грязными деньгами»? А деньги, заработанные на повторном реинвестировании этого дохода? Когда именно деньги «самоочищаются»? Отделять «грязные деньги» от «чистых» в России — безнадежная задача хотя бы потому, что в 1990-е годы в стране было практически невозможно заработать серьезные суммы, не участвуя в деятельности, которая считалась на Западе сомнительной, а то и откровенно преступной. К примеру, каждый день в 1994 году приватизировалось в среднем 104 предприятия — и совершалось 107 преступлений, связанных с приватизацией