– Андрей! Что же это? – пролепетал растерянно старик, слезая с коня и разведя руки для объятий. – Что они сделали? Неужто Данилку казнить будут?
– Только не все это дурные новости, – проговорил угрюмо Курбский. – Умер Лешка Адашев в Дерпте. Уже предали земле его… Слег в лихорадке… Государь отправил людей узнать о смерти его внезапной…
– Значит… – Мефодий застыл и растерянно глядел перед собой. – Значит, я опоздал…
Седая борода его задрожала, на выцветших старческих глазах выступили слезы. Тем временем по оживлению толпы стало ясно – привезли осужденных. Мефодий, позабыв о Курбском, о коне своем, бросился в толпу, его толкали там, пихали, бранили, но он не слышал всего этого.
На помост взошел Данила Адашев, поросший бородой и волосами, а рядом – отрок, сын его Тарх. Оба были одеты в белые сермяги, морозный ветер развевал их волнистые длинные волосы. Отрок, повесив голову, щурился от ветра и дрожал. Данила же бесстрашно глядел на толпу, высоко вздымалась его могучая грудь. Мефодий смотрел на него, а в горле застыл горький ком. Он не слышал бирюча, зачитывающего приговор, не слышал вопящих голосов:
– Руби! Скорее!
– Ну! Хватит трепаться!
– Казни изменников государя!
Когда бирюч отошел, свернув бумагу, толпа заревела – они, изголодавшиеся по жестокости, ждали крови (знали бы они, что вскоре этой крови им хватит сполна!). И под этот рев палач склонил Данилу к плахе, взял топор и подошел к осужденным. Когда широкое лезвие после сильного взмаха опустилось на шею Данилы, Мефодий закрыл глаза. Теперь вокруг него не было ничего – ни ликующей черни, ни холодного серого неба, ни плахи с палачом; только звенящая тишина…
А перед глазами два маленьких мальчика, Алеша и Данилушка, смотрят на Мефодия, улыбаются искренне и светло, как могут улыбаться лишь дети. Алеша держит младшего брата за руку и внимательно глядит на воспитателя. Мефодий словно спохватывается, чувствуя, что пора спешить.
– Сейчас, Алешенька, сейчас, – приговаривает он и торопится к ним, ускоряя шаг, думая о том, что батюшка мальчиков осудит его, что Мефодий не выполнил того, что было поручено. И он будто бежит, бежит, спотыкается, а мальчики – один сосет палец, а другой чешет светлую голову – не становятся ближе к нему, даже, наоборот, отдаляются. И он кричит, что есть силы, пока просто окликая, как много лет назад, когда они убегали в бор и, хихикая, прятались там от воспитателя в высокой траве, но теперь, когда они все дальше и дальше, растворяются в накрывшей все вокруг белой мгле, ему становится страшно.
– Алешенька, – сдавленно произносит он, – Алешенька, Данилушка…