Его ладонь на моём плече, и я чувствую её невероятное тепло. Оно словно проникает в меня, наполняя верой в себя и то прекрасное, что ещё может со мной произойти. Этот мужчина — совершенно чужой мне человек, но по какой-то неясной причине я ощущаю исходящую от него отеческую любовь. Она не моя, я знаю, он любит своих детей, но настолько самозабвенно, что в эту секунду мне хорошо от её благотворной радиации.
Оба моих отца любили меня, но я никогда не чувствовала такой наполненности добром рядом с ними, какую ощутила рядом с отцом Лурдес. Он словно почувствовал это и показал мне другую свою сторону: взял моё лицо в свои ладони и, долго вглядываясь в него, вдруг сказал:
— У тебя потрясающие глаза. Огромные. Они как лес, тёмный и дремучий, но тот, кто захочет, найдёт в нём чудеса!
Он улыбается, и на этот раз меня накрывает волной его любви к женщине. Я знаю эту женщину, внимательно разглядывала и даже говорила с ней несколько минут назад, но лучей её солнца так много, что они освещают и меня.
Алекс отпускает моё лицо и говорит то, что зашьёт, залатает на некоторое время дыры в моей душе:
— Они снятся ему, твои глаза. Наверняка. Мне бы точно снились.
Мой взгляд нечаянно падает на его запястье, и я вижу птиц — это татуировка. А под ней как будто следы от порезов. Пять или шесть штрихов. Алекс хмурится, исходящая от него магия исчезает, уступая место неловкости: это нехорошие порезы, и я не хочу делать предположений.
Мы смотрим какое-то время друг на друга, но мне сложно понять, что он чувствует в этот момент:
— Это татуировка. Хочешь посмотреть на неё целиком?
— Да… — отвечаю, словно под гипнозом.
Он поднимает рукав своего светло-голубого свитера выше, и ещё выше, пока не оголяет руку до локтя:
— Парень, который набивал это, сказал, что эти птицы поэтичны. Как думаешь? Похожи они на поэму?
Он немного улыбается, а мне страшно смотреть в его глаза. То, что он решил мне показать, больно видеть: вся его рука исполосована десятками тонких шрамов.
Машинально переключаю взгляд на второе запястье — там тоже рисунок.
— Хочешь взглянуть и на сакуру? — мягко спрашивает.
Я утвердительно киваю, потому что не могу разжать рот, а Алекс закатывает и второй рукав, давая мне увидеть то, что когда-то было рваными ранами.
— Сакура — это тоже поэзия — так он сказал, тот художник. А мне в тот момент было всё равно.
Алекс быстро прячет руки под рукавами, засунув ладони в карманы джинсов. Он больше на меня не смотрит, его взгляд устремлён вдаль, но я откуда-то знаю, что смотрит он не на залив, а в своё прошлое.