Он помнил то, как стрелял в подростков — потому что они использовались мусульманами для разведки и доставки донесений. Любой подросток мог иметь пистолет, поставить мину. А были так же и такие, кто просто шарился в развалинах Олимпийской столицы 1984 года в надежде найти что-то, что можно толкнуть на базаре и купить на вырученные деньги хлеб для семьи. И еще хоть несколько дней продержаться.
В прицел было не видно.
Еще пять лет назад он бы с ужасом отверг возможность стрелять в женщин, детей, подростков. Но жизнь брала своё.
Он только чудом не пошел на ту расстрелянную сербскую свадьбу — отравился чем-то накануне и маялся животом. Иначе, скорее всего, лег бы, как и многие другие.
Потом он слушал рассказы беженцев и тех, кто уцелел в этнических чистках. Его поразил один факт — многие беженцы говорили, что именно мусульманские женщины и подростки проявляли наибольшую жестокость во время этнических чисток. У сербов женщины участия в войне не принимали.
Потом — он видел допрос одного мусульманина… он его знал до войны, имел с ним дело. Он спросил его — зачем ты пошел убивать? Разве до войны было плохо? А мусульманин ответил — да, плохо. У меня не было своей земли, а у тебя, серба — была. Мы отвоевываем свою землю для себя и не хотим ее ни с кем делить. Вы сербы — вот и убирайтесь в Сербию.
Так он постепенно понял одну вещь про эту войну. Есть война по приказу. Такая, к которой они все готовились в армии. Есть армия, есть генеральный штаб, есть Верховный главнокомандующий. Отдадут приказ и надо его выполнять — приказ. А есть война — народная. Там нет ни штаба, ни главнокомандующего, ни приказа. Там есть свои и чужие.
И потому он убивал и женщин и подростков и детей. Не стрелял только стариков — сами умрут. Все остальные были врагами. Женщина — если она не твоего народа — родит чужакам либо мальчиков, которые подрастут и станут воинами, либо девочек, которые станут женщинами и родят воинов. Дети — подрастут и станут либо воинами, либо рожать воинов. Подростки — мусульманские подростки воевали наряду с взрослыми моджахедами.
Так он по одному — застрелил больше трехсот человек. Потому что надо было, чтобы людей другого народа было меньше, чем людей его народа.
Потом — Милошевич подписал предательский Дейтонский мир, и война закончилась и он вступил в банду. И там он застрелил еще сколько то людей. Просто потому, что убийство приобрело для него обыденный характер. И теперь большинство убитых были уже людьми его народа.
Сербами.
Триста шестьдесят девятым был его старший брат. Он и сам не понял, как получилось, так что он его застрелил. Просто потемнело в глазах, а когда он пришел в себя — то увидел, что брат лежит на полу в крови. А у него пистолет.