— Вот это мужской разговор, — одобрила Назик. — Но это не все. Нужно глины повозку, воды, людей. Тут работы на неделю. Надо же все грехи твои позамазывать.
— Ладно, будет вода и глина.
Из-за этих двух мешков мела неожиданно обычный день заставы превратился в хозяйственный. Фаязов еще ощупывал шершавые, потрескавшиеся стены, а Кравцов уже снимал в казарме лозунг: «Бдительность — наше оружие»; бойцы выносили во двор кровати, тумбочки, постовую одежду, приспосабливали конские щетки для побелки, несли ведра, лопаты. Назик облачилась в фартук из старой простыни. Поварским ножом, длинным, как сабля, она то скребла стену, то, охваченная азартом деятельности, носилась по казарме, по двору, стараясь всех занять работой.
К концу недели все помещения заставы сияли и блестели. Стало приятно зайти в казарму, в столовую, даже в канцелярию.
Решили побелить и школу в кишлаке. Собрались все жители от мала до велика. Стояли, сидели, заглядывали в окна мужчины и женщины, старики и дети. Побелка шла внутри, а снаружи Савсан и несколько девушек мазали стены глиной. И тут я заметил Айдара. Он понуро сидел под дувалом и смотрел в землю.
Когда я подходил к дверям школы, Айдар догнал меня и тронул за плечо.
— Не надо Савсан застава, — прохрипел он, преграждая мне путь.
— Как — не надо? Ты нападаешь на нее, бьешь. Вот она и сбежала на заставу. Что ей было делать? — сказал я по-таджикски.
Айдар застонал.
— Пусть идет кибитка. Мой не трогай будет, — сказал он с тоской.
— Ты это Савсан скажи.
— Савсан не слушает.
— Ты обидел ее.
— «Обидел, обидел»! Ты! Ты все! Зачем разрешаешь Савсан застава? — Он сумрачно взглянул на меня и ушел.
Внутри школы заканчивалась побелка, когда ко мне подошли Назик с Вахидом.
— Петр Андреевич, хорошо, что вы пришли. Мы с Вахидом вспоминали вас.
— Ругает Назик меня и вас, — сказал смущенный Вахид, весь в пятнах мела.
— А как же не ругать, дорогой мой Вахид? В кишлаке родилась комсомольская ячейка. Комсомольцы на ликбез ходят и школу белят. Но, дорогой, их надо вовлекать в общественные дела. А дел этих уйма.
— Подождите, Назик-джан, все будет. Мы существуем всего без году неделя, — сказал Вахид.
Назик положила маленькую ладонь на мускулистую руку Вахида:
— Не обижайтесь, Вахид, но у вас даже представления о комсомольской работе нет, поэтому и дело движется медленно. Это и со мной так было. — Она с укором взглянула на меня. — Давайте, Петр Андреевич, поможем им.
— Поможем, — кивнул я.
С каждым днем неутомимая Назик становилась всем нам ближе. Однажды она объявила, что я должен столоваться у них.