Так уж устроены актеры. Все или почти все. Наша профессия зависима не только от мнения критиков, публики, режиссеров, худсовета, дирекции киностудий, чиновников Госкино, но даже от косого взгляда осветителя, бутафора, гримера, а уж тем паче коллеги. Мы, особенно поначалу, да и потом, в течение жизни, но особенно вначале, когда не все сразу удается, когда неуверенность в себе и комплексы еще не побеждены, когда все воспринимается необычайно остро и подчас неадекватно и ошибочно, запоминаем боль на всю оставшуюся жизнь. Знаю по себе. Но потом-то, когда, как это случилось со Смоктуновским, пришло признание, слава, можно, казалось бы, забыть, со светлой печалью посмотреть в прошлое и, уж во всяком случае, не возводить напраслину на коллегу, который к тому же относится к тебе с огромным пиететом, не раз высказанным и лично, и на страницах печати. Однако…
Меня, нынешнего, легко обвинить в мелочности. Ну сказал где-то покойный неправду о ерунде, в сущности, а ты мелочишься, даже пишешь об этом. Отвечу: терпеть не могу лжи в чем бы то ни было. При всем желании забыть – простить почему-то не могу! Я и себе лжи не прощаю. Оттого и пишу и публикую о себе далеко не восторженные признания о своих ошибках и грехах, пытаюсь вымолить прощение (нет, не у людей, дай бог хотя бы отчасти быть понятым людьми), а у своей же больной совести. А ведь сказано, что совесть – это Бог в нас.
Совесть водила моим пером, когда писал «Мне Брамса сыграют» с откровенным саморазоблачительным комментарием. Кто-то понял меня, кто-то нет. «Зачем это он? Пиар? Самоуничижение паче гордости? Ну держал бы все при себе, достаточно церковного покаяния». Другие: «Просто глупость, кто бы стал доискиваться, кому интересна эта давнишняя история про незадачливого Штирлица?» И вправду, зачем? Однако написал в 1979 году про эту кэгэбэшную историю, а в 1995 еще и дополнил доносом на самого себя, а в 2002 году решился опубликовать, вызвав малоприятные пересуды. «И с отвращением читая жизнь мою… Но строк печальных не смываю…» Выговариваясь, освобождаюсь от лжи, выдавливаю из себя раба. Один мой друг сказал:
– Я тебя понимаю и еще больше полюбил, но ты чересчур открыт перед этим миром, который сам не слишком нравствен и чист.
Вот и сейчас, когда пишу, я не хочу лукавить.
На генеральную репетицию «Царя Федора Иоанновича» в Малом театре, в котором Смоктуновский играл царя Федора, мы с женой буквально прорвались через кордон с толпой желающих попасть на спектакль. Я уже был не очень молодым и довольно известным актером. Устроились на ступеньках амфитеатра. Не важно, думаю, корона у меня с головы не свалится, сгораю от желания увидеть, посижу, как в молодости, на ступеньках. И не раскаиваюсь. Увидел. Его царь мне понравился. Я хлопал и кричал «браво»! Направлявшийся из первых рядов Борис Андреевич Бабочкин засек меня и мой нескрываемый восторг. Потом я прошел за кулисы и от души поздравил Кешу. Мне показалось, он был рад.