На следующий день на театральном форуме я столкнулся с Б.А. Бабочкиным, которого почитал и любил давно как замечательного мастера, в первую очередь, театра. Его Клаверов в «Тенях» Салтыкова-Щедрина в Театре им. Пушкина, его художник в эстонской пьесе Эгона Раннета в Малом, его беспримерная «Скучная история» Чехова и беловские «Плотницкие рассказы», сыгранные вместе с Г. Константиновым по телевидению, и еще многое другое были для меня эталоном актерской игры.
– Мишка! – Борис Андреевич ко мне хорошо относился, знал меня еще ленинградским школьником. – Это ты вчера устроил клаку Смоктуновскому?
– Почему клаку, Борис Андреевич? Мне он очень понравился в этой роли. Очень.
– Ты это серьезно? Ты же вроде неглупый парень. Как тебе мог понравиться этот польский шляхтич в роли мягчайшего русского царя Федора Иоанновича? Ты же что-то слышал о Москвине… Ну не видел, не мог видеть, но пьесу-то ты читал?
Как мог, я стал излагать уважаемому мэтру, что у Смоктуновского царь Федор скорее рефлексирующий сын Ивана Грозного, и, как мне кажется, такая трактовка возможна. Борис Андреевич слушал меня, слушал, а потом только рукой махнул и ушел.
Через несколько дней я снова пошел на спектакль в Малый театр. На сей раз я сидел в ложе бельэтажа. Что-то случилось. Во-первых, я ничего не слышал, как ни напрягался. Смоктуновский играл пантомимически. Расслабленно. Невнятно. Я ушел со спектакля, пожалев, что испортил первое впечатление от его игры.
Что ж, в театре такое случается даже с большими артистами. Не со всеми и не в такой степени, но случается. Очевидно, космические артисты могут позволить себе то, что просто дисциплинированные профессионалы, вроде меня, не позволяют.
Да, друг, это уже просто сальеризм. Ходил, даже, как студент, прорывался на его спектакли, смотрел его фильмы, слушал записи стихов, анализировал, записывал что-то для себя. Но ведь это факт твоей, а не его биографии, чем тут гордиться, чем хвалиться? Это как раз похоже на Сальери: «Ты, Моцарт, – Бог, и сам того не знаешь, я знаю, я…» Что ж, действительно похоже на правду.
Однако не задумывайся, пиши о том, что чувствовал, что еще живет в тебе, только не лукавь, а там – что выйдет из-под твоего пера, то и выйдет. В нем не разберешься – разберешься в себе. Как это тикали часы в «Детстве» Л.Н. Толстого: «Кто ты? Что ты?» Тебе сейчас уже 68 лет, самое время сводить счеты с самим собой до самого конца, до донышка, как это ни страшно порой делать. Зато честно. Ты не любишь Достоевского, предпочитаешь Толстого, однако уже не в первый раз записываешь, как один из персонажей Федора Михайловича. Парадокс? А может быть, не такой уж парадокс, а, скажем красивее, «парадокс об актере», который ты так никогда и не прочитал, а только сдавал по шпаргалке, когда учился в Школе-студии МХАТ.