.
Антиавстрийская партия вновь подняла здесь свою голову, поскольку после перебранки и кокетства, которые Александр II вел с Австрией этим летом, боятся настоящего политического сближения. Из Москвы, из этой утробы старорусскости, добились внимания императора как раз перед его поездкой в Варшаву значимые голоса — Ермолов[866], Строганов[867] и митрополит[868], — которые и охарактеризовали его склонность к Австрии как антинациональную. Вследствие этого Александр (II — В.Д.) в политических вопросах в Варшаве был холоден к Францу-Иосифу и Рехбергу. Киселевым в Париже очень недовольны; в министерстве хотят отделаться от него, поскольку он уже стал неэнергичным, пишет запутанные донесения. После своего возвращения из Варшавы у него состоялся разговор с Луи, результата которого с любопытством ожидал Горчаков. Киселев же передал такую бессвязную ерунду и для сокрытия недостатка памяти прибег к помощи настолько очевидных образов своей поблекшей фантазии, что князь пришел в ярость. Александр II его все еще держит. Говорят о Будберге или Балабине как о его преемниках[869]. Штакельберга[870] берегут для Турина.
По описаниям Балабина, которого я лично не знаю, в Вене существуют две партии: крайние консерваторы, которые, естественно, о продаже Венеции ничего и знать не хотят, и средний слой, граждане, ремесленники, которые видят в продаже единственное спасение. Австрийские газеты временами начинают писать уже в этом ключе. Естественно, сумма, которую Италия, возможно, и заплатила бы за Венецию, становится с каждой неделей все ниже; еще летом здесь речь шла о сказочных миллионах; теперь же об этом нет и речи.
Здесь настроения за Гарибальди и Виктора Эммануила увеличиваются пропорционально тому, как господин Каппельман[871], главный редактор «Journal de St. Pétersbourg», каждое утро трудится над тем, чтобы вступаться за Франциска II. Но и это происходит лишь ради приличия, поскольку сам Горчаков не поддерживает Франциска, скорее, напротив, говорят, дал совет генералу Куртозиано оказать влияние на то, чтобы Гаэта была освобождена как можно скорее. Когда Виктор Эммануил получил известие о смерти императрицы-матери, он тот час же из военной квартиры под Абруцци по телеграфу — вследствие отсутствия российского посланника — передал свои соболезнования лично Александру II. «...je plains cette perte... d´autant plus que j´ai vénéré la défunte comme une seconde mère[872]» — что, конечно же, оказало влияние на мягкосердечного императора. Дмитрий Нессельроде, восхищающийся «unità d´Italia