Это письмо возьмет с собой знакомый мне советник бельгийского посольства граф Борхграв[247], очень умный, хороший и очень маленький человек, который посетит Вас по прибытии в Штеттин.
17 / 5 апреля
Еще на целых три дня письмо должно было задержаться.
У нас сейчас восхитительная погода. В понедельник вечером, в Ваш второй день Пасхи, пошел лед на Неве, и на следующий день при красивейшем свете солнца вся набережная пришла в движение, чтобы после семи месяцев увидеть величественное течение (Невы — В.Д.), лишенной ледяного покрова. Так рано Нева уже давно не открывалась. Вскоре первое судно войдет в порт. И тогда заработают тысячи рук, поскольку несколько летних месяцев они должны быть использованы для того, чтобы Петербург и прилегающие к нему земли приняли заграничные товары.
Сейчас приближается окончание Великого Поста. Княгиня Кочубей в завтрашнюю Пасхальную ночь в своем дворце устраивает роскошный праздник, на который приглашен весь дипломатический корпус. Собираются в 12 часов в ее капелле. После празднования, в 2 часа утра, званый завтрак — или как это называть?
До 6 часов вечера я редко заканчиваю работу. При этом я очень здоров и ежедневно благодарю судьбу, которая меня так любезно направила сюда.
В среду — день рождения маленького Карла[248]. Я прошу пожелать от меня маленькому замечательному мужчине всего самого лучшего.
С. Петербург, 25 / 13 апреля 1857
Невероятно красивой была Пасхальная ночь, забыть которую я не смогу никогда.
Великолепное ясное звездное небо раскрылось над имперским городом. В 11 часов на улицах стало тихо и спокойно. Когда же за полчаса до полуночи из крепости[249] раздался первый пушечный выстрел, началась такая суматоха, которой этой ночью еще не было. Прежде я направился к Зимнему дворцу, который во всем своем великолепии света стоял словно волшебный дворец. Под сводами внушительной Триумфальной арки министерства иностранных дел[250] громыхали коляски, которые везли во дворец гвардейских офицеров для императорских объятий. Моему верному Philemon стоило больших трудов протиснуться сквозь них. Уже была почти полночь. Ровно в 12 я приехал во дворец Кочубеев. Отгремел последний пушечный выстрел в крепости — и раздался колокольный перезвон; он становился все сильнее, пока, наконец, не вознес залитый могучим морем звучаний город к небесам. Когда я входил в соседствующие с княжеской домашней капеллой[251] залы, мне навстречу выходила праздничная процессия певчих и священников, которая — в церквях это соответствует (Крестному — В.Д.) ходу вокруг церкви — направилась в соседнюю с капеллой залу в «поисках тела Христа». Затем процессия вернулась в капеллу — и тотчас же в торжественном созвучии мужского и юношеского хора прозвучал античный торжественный гимн. «Christoss wosskress!» — «Woistinno wosskress!» — Христос Воскрес! Служба длилась до 2 часов. В течение 2 часов восьмидесятилетняя Разумовская участвовала в этом действии преимущественно стоя. В половине 3 часа священники отправились в верхние комнаты, чтобы освятить кушанья. Затем потянулось и само общество, дипломатический корпус, большое число дам и кавалеров, которые уже успели вернуться из Зимнего дворца, семья Кочубей-Белосельских; и все эти фигуры, исхудавшие во время шестинедельного поста и истязаний, дамы в красивом национальном костюме из красного бархата великолепной процессией поднимались по несравненной лестнице самой смелой барочной фантазии, которую без сомнения можно было бы перенести в Версаль. Поднявшись наверх, проходили через покои Людовика XV и через картинные галереи, в которых тысячи свечей освещали роскошную столовую — званый завтрак начался. Большие окорока, множество выкрашенных в красный яиц, белые башни из «Pas-cha»