Мы с еще большей ясностью видим, как проект радикальной виртуализации закрепляет за компьютером позицию, которая в точности соответствует положению Бога в окказионализме Мальбранша. Так как теперь компьютер координирует связь между моим разумом и движением конечностей (тем, что я воспринимаю как движение конечностей) в виртуальной реальности, нетрудно представить себе, как он съезжает с катушек и начинает вести себя как злобный Бог, нарушая координацию между разумом и моим телесным самовосприятием. Когда мой сигнал поднять руку не исполняется, базовое осознание моего тела как «моего» подрывается. Именно в киберпространстве может стать реальностью параноидальная фантазия Даниэля Шребера, немецкого судьи, мемуары которого анализировал Фрейд[100]. «Подключенная вселенная» является психотической в той мере, в какой она, по-видимому, реализует галлюцинацию Шребера о божественных лучах, посредством которых Бог управляет человеческим разумом.
Другими словами, разве воплощение большого Другого в форме компьютера не соответствует параноидальному измерению подключенной вселенной? Или, если еще раз перефразировать, пересечение заключается в том, что в киберпространстве способность загружать сознание в компьютер наконец освобождает людей от их тел – но также освобождает компьютеры от «их» людей.
Постановка фундаментальной фантазии
Еще одна нестыковка «Матрицы» заключается в двусмысленности заявления Нео об освобождении человечества в последней сцене фильма. В результате вмешательства Нео в Матрице происходит системный сбой. В то же время Нео обращается к людям, заключенным в Матрице, как спаситель, который поможет им из нее освободиться: они научатся обходить законы физики, сгибать металл, летать… Проблема в том, что все это возможно лишь внутри виртуальной реальности Матрицы – в реальном же мире мы все еще остаемся рабами системы, просто обретая в ее стенах новые навыки. А что насчет полноценного выхода в «реальную реальность», в которой несчастные страдальцы живут на разрушенной поверхности земли?
Следуя заветам Адорно, мы должны заявить, что эти противоречия[101] служат «моментом истины» в фильме, обнажая антагонизмы нашего позднекапиталистического социального опыта; антагонизмы таких базовых онтологических пар, как реальность и боль (реальность как то, что нарушает власть принципа удовольствия), свобода и система (свобода возможна лишь внутри системы, которая останавливает ее развитие). Но главное преимущество фильма проявляется на другом уровне. Еще много лет назад в научно-фантастических фильмах вроде «Зардоза» или «Бегства Логана» предсказывались сегодняшние постмодернистские проблемы: изолированная группа, ведущая стерильную жизнь в отдалении от цивилизации, жаждет переживать опыт реального мира, в котором царит материальный распад. До наступления постмодернизма эта утопия была попыткой вырваться из исторических реалий во вневременную сферу Другого. После постмодернистского достижения «конца истории», при котором прошлое стало полностью доступно в цифровом виде, в наше время, когда мы