, но никто из орешчан не трогался из села, хотя давно уже надрывно гудел барабан, да и приехавший из города уполномоченный накануне агитировал, и по местному радио объявляли.
— Мама, живой министр приедет!.. — бежали к родителям дети.
— Идемте, папа!
— Сахарных петушков привезли!
— Хочу увидеть министра-а-а… — в один голос заныли мальчишки к обеду.
— И кебапчета[3] жарят!
— Чтоб их живыми зажарили!
— И пиво продают! И песни будут, и хоро[4]!
— Пусть мать вас ведет. Моей ноги там не будет!
И материнские сердца не выдержали.
Дети, держась за руки матерей, подпрыгивая от радости, шли на торжество.
Слезы лета расплескались на Цветиных лугах лиловыми созвездиями осенних крокусов. Около рва возвышалась арка из зелени и цветов.
Играл военный оркестр — неизменный участник всех торжеств в районе. Цветины луга кишели народом. По одну сторону пестрели платочками, лентами, гребешками и монистами лотки, по другую шипели на раскаленных угольях кебапчета, распространяя аппетитный запах, с третьей — стреляли бутылки с пивом.
— Мамочка, купи мне мороженого! — ныли дети, с завистью наблюдая, как детям из других сел матери покупали все, что они попросят.
Но орешчане ходили мрачные, нахохленные, явно не желая участвовать в общем веселье.
— Это мороженое с ядом! — дергали они детей, злясь, что те никак не желали проникаться ненавистью к стройке, блестящим машинам и мороженому.
На что орешчанские юноши и девушки, которые пришли сюда такие же хмурые, как и их родители, и те быстро поддались общему веселью и радости. Болтали с подружками и приятелями из других сел, боясь слово сказать против завода, чтобы не показаться отсталыми.
В самый разгар народного гулянья раздался резкий звук автомобильной сирены. Все обернулись. Сквозь толпу медленно двигалась легковая машина.
— Это министр! — заговорили в толпе, указывая пальцами на человека, который, выйдя из машины, вежливо раскланивался с народом. — Совсем невзрачный, на Петко Шильока смахивает, а вот поди ж ты, министр!
Толпа зашевелилась, музыка перестала играть, и министр, сопровождаемый секретарем окружного комитета партии, которого все звали Солнышко, поднялся на трибуну. Где-то у берегов человеческое море еще волновалось, но министр начал свою речь. Говорил, говорил, пока, наконец, не подошел к главному: зачем все собрались здесь. И тут все смолкло.
— Сегодня мы закладываем первый камень…
— Лучше бы вы его заложили там, перед своим министерством! — вдруг раздался голос, и словно вихрь пронесся по толпе.
Кто мог осмелиться? Но голос и человек канули как в воду. Словно водные круги после брошенного в воду камня, столь же быстро разошлись и круги людского волнения.