Совершив этот выбор, Собор настоятельно потребовал у легата передать Монфору весь тулузский фьеф полностью. Петр Беневентский отказался это сделать: его инструкции не давали ему таких полномочий. Тогда прелаты решили отправить в Рим архиепископа Амбренского с письмом, в котором умоляли главу Церкви признать «сеньором и королем»[72] земли еретиков благородного графа Монфора, избранного единогласно.
В целом манифестация в Монпелье не привела к ожидаемому результату. Она снова наткнулась на сопротивление Рима. Иннокентий III упорно желал окончательно решить вопрос о принадлежности Лангедока сам, на Вселенском Соборе.
Однако приверженцам Монфора нужно было дать какое-то удовлетворение. Когда Петр Беневентский принял во владение город Тулузу и Шато-Нарбонне, он назначил хранителем этой цитадели епископа Фулька, но от имени Иннокентия III. Также римской Церкви, а не Симону граф Раймунд-Рожер передал замок Фуа; легат поставил там военным комендантом аббата Сен-Тибери. Папская власть решительно укреплялась на завоеванной земле, чтобы распоряжаться ею по своему усмотрению. Ее представитель, далекий от того, чтобы форсировать дело репрессий и завоевания, осуществлял все новые акты примирения и повсюду вел переговоры на предмет заключения мира. По его приказу файдиты, то есть рыцари, осужденные за ересь или покровительство еретикам, могли свободно разъезжать по стране при условии не иметь оружия и не входить в крепости.
Дело шло прямо к завершению крестового похода, что признавал Гильом де Пюилоран[73], когда разнеслась сенсационная новость. В апреле 1215 г. на Юг направился сын Филиппа Августа, принц Людовик, с солидным отрядом баронов и рыцарей. Через шесть лет после сделанного Иннокентием приглашения капетингская монархия решила принять участие в альбигойских событиях! Наследник Французского королевства вступал на поле конфликта, когда позиции уже определились и между умеренными и непримиримыми шла борьба за то, чья политика восторжествует. Следовало ли рассматривать его появление как дополнительное беспокойство и помеху, как неожиданное и неприятное вторжение, без которого все бы прекрасно обошлись?
Симон де Монфор имел свои основания, чтобы встревожиться не меньше папского посланника. Филипп Август всегда старался сохранить за собой права верховного сюзерена Лангедока, который лишь один может распоряжаться землями изгнанников. Имеющиеся в нашем распоряжении редкие документы об отношениях Капетинга с завоевателем показывают: с 1214 г. король делал вид, что рассматривает последнего как простого чиновника в аппарате королевской власти. Что станется с Симоном и его династическими планами, если принцу Людовику отец поручил воплотить в жизнь эту концепцию? Монах из Сернея не говорит о тревогах вождя крестового похода, а, напротив, описывает, как тот радуется приезду сюзерена и спешит навстречу ему. «Каким было обоюдное ликование, когда они увиделись во Вьенне, трудно выразить словами». Правильнее было бы сказать, что Симон, проглотив эту горькую пилюлю, поспешил убедиться, что у наследного принца нет опасных планов в отношении его самого и его дела. Впрочем, он надеялся использовать этого высокопоставленного паломника в своих интересах.